Ты стоишь у зеркала, поправляя платье. Волосы аккуратно собраны, макияж лёгкий, почти невесомый, но всё же подчеркивающий каждую твою черту. Ты не уверена, зачем так старалась — вроде бы просто вечеринка у друзей, ничего особенного.

Но внутренний голос требует одобрения. Его. Поэтому, не оборачиваясь, ты спрашиваешь:

— Как я выгляжу?

Сзади раздаётся шорох: он поворачивает голову от ноутбука, где разбирал какие-то свои рабочие бумаги. Шаг. Второй. Его отражение появляется рядом с твоим. Ты стараешься не смотреть — но ощущаешь на себе этот взгляд.

Долгий. Тяжёлый. Медленный.

— Выглядишь так… — он чуть наклоняется к тебе, щурится. — Что дома останешься.

Ты резко разворачиваешься к нему, приподнимаешь брови:

— Что?

— Дома останешься, — спокойно повторяет он, чуть наклоняясь ближе, словно просто констатирует факт. — Потому что я не собираюсь делиться таким зрелищем с улицей.

На секунду повисает тишина. И ты не знаешь, то ли разозлиться, то ли улыбнуться. Он всегда так — говорит вроде бы сдержанно, хладнокровно… но в его голосе есть что-то, что сжигает изнутри.

— Ты же понимаешь, что так не работает? — медленно произносишь ты, скрещивая руки на груди.

— Нет, это ты не понимаешь, — отвечает он, подходя ближе и обводя взглядом твою фигуру, не таясь. — Ты выглядишь слишком хорошо. Это не одежда. Это… ты. Как ты смотришь. Как держишь спину. Как идёшь. Ты не создаёшь эффект — ты им становишься.

Ты чувствуешь, как сердце пропускает удар. Он говорит всё это так буднично, спокойно. И всё же в этих словах — признание. Очень личное, очень честное. И немного собственническое.

— А если я всё же пойду?

— Тогда я пойду с тобой. — Его голос не допускает возражений. — Буду стоять рядом, с каменным лицом, и сверлить каждого, кто на тебя посмотрит дольше, чем на свою девушку.

Ты усмехаешься, отводя взгляд:

— Ревнуешь?

Он молчит. Потом резко поднимает руку, заправляет выбившуюся прядь за ухо, смотрит прямо в глаза:

— Не ревную. Просто… знаю цену. — Себе? — Тебе, — мягко отвечает он. — Я ведь в тебя влюбился не за внешность. Но когда ты ещё и выглядишь так… извини, я становлюсь очень… нехорошо настроен к остальному миру.

Ты молчишь, чувствуя, как щеки предательски наливаются румянцем. Он редко бывает таким — откровенным, почти ранимым. Обычно он броня. Лёд. Контроль. Но сейчас…

— А если я сменю платье? — тихо спрашиваешь ты.

— Только если это ещё хуже для моей самообладания. — Он улыбается уголком губ, — Или… останься дома. Со мной. Устроим свою вечеринку. Без чужих глаз.

Ты поднимаешь взгляд, в котором мелькает озорство:

— И кто теперь собственник?

— Я всегда им был. — Он склоняется к тебе ближе, до самого уха. — Просто раньше ты ещё не знала.

Он не целует. Не касается. Только смотрит. И ты вдруг понимаешь — тебе не так уж и хочется выходить. Не потому что он запрещает. А потому что именно рядом с ним ты чувствуешь себя по-настоящему… красивой.

— Хорошо, — шепчешь ты. — Но только если ты закажешь мне суши и принесёшь плед. — Сделаю всё, что скажешь. Только останься.

И ты остаёшься.