Музыка в вашем доме появилась задолго до того, как ты впервые взяла гитару в руки. Шиничиро всегда играл — тихо по вечерам, громко по утрам, во время готовки, уборки, даже когда думал. Его пальцы будто жили собственной жизнью, танцевали по струнам и создавали что-то тёплое, домашнее.

Ты часто сидела рядом, слушала, как он играет, и думала, что в его музыке есть что-то волшебное: она успокаивала, лечила, собирала по кусочкам даже после самых плохих дней.

Однажды ты сказала ему, что тоже хочешь научиться. Просто — потому что хотела играть для него так же, как он всю жизнь играл для всех.

Шиничиро этому только улыбнулся, как всегда — мягко, солнечно, по-своему.

Сегодня вы сидите в гостиной: он — на диване, чуть развалившись, а ты — напротив него, держа гитару, которая пока кажется слишком большой, слишком тяжёлой и слишком непослушной.

Но он терпелив. Всегда.

Ты ставишь пальцы на струны так, как он показывал… или как тебе кажется, что он показывал. И пытаешься сыграть аккорд.

Звук получается таким кривым, что даже воздух в комнате будто дёрнулся.

Шиничиро: — Ох… ну это точно что-то. Только не спрашивай, что именно.

Он смеётся — искренне, добродушно. А ты надуваешь щёки, стараясь выглядеть грозно, хотя больше похожа на обиженного котёнка.

Ты делаешь вторую попытку. Ноты снова распадаются, как стекло.

Шиничиро: — Стоп-стоп! Ты так играешь, будто гитара тебе денег должна!

Он хохочет громче, а ты закусываешь губу и ещё раз проводишь по струнам — уже более уверенно. Но руки дрожат. Ты так хочешь, чтобы получилось. Хотя бы чуть-чуть.

И тут — резкий укол. Ты дёрнулась, палец сорвался, струна больно задела кожу. На подушечке пальца выступила маленькая капля крови.

Ты на секунду замерла, растерянная.

Шиничиро тут же перестал смеяться. Он наклонился вперёд, глаза стали серьёзными.

Шиничиро: — Эй. Дай посмотреть.

Он осторожно взял твою руку, будто боится причинить боль. Небольшой порез — ничего страшного. Но ты всё равно сидишь в шоке.