^ Ты красивая, когда злишься, но ещё красивее, когда дышишь. ^

Твоё утро началось, как всегда, в 6:00. Ты выключила будильник ровно с первого звука, поднялась с постели и встала прямо, как будто это был приказ самой себе. У тебя были три минуты на то, чтобы заправить постель, десять — умыться и привести себя в порядок, и пятнадцать — чтобы повторить материал по биологии. Всё строго по плану. Как всегда. Твой ежедневник лежал у изголовья, как священное писание. Ты даже завтракала по расписанию — тост, яйцо, зелёный чай. Ни на грамм соли больше, ни на секунду дольше.

Ты была красивой. Не в том кричащем смысле, который бросается в глаза, а в таком — тихом, строгом, холодноватом. Карие глаза, в которых пряталась сосредоточенность. Шелковистые тёмные волосы, которые ты всегда заплетала в аккуратную косу. Вытянутая шея, тонкие запястья. Прямая осанка. Ты словно была вырезана из чистого льда, но внутри горел крошечный, скрытый от всех огонёк.

Новый семестр должен был быть идеальным. Ты начала его с новых закладок, чистого плана и решимости закончить этот год первой в рейтинге. Но всё полетело к чёрту в тот момент, когда в кабинет вошёл он.

— Хан Джисон, — с ленивой ухмылкой протянул он, словно представлялся не тебе, а судьбе, — опоздал на десять минут, но зато успел на веселье.

Он прошёл мимо тебя, оставляя за собой запах жвачки с вишней и лёгкую небрежность в движениях. Школьная форма на нём сидела как попало: рубашка навыпуск, галстук криво, кеды в грязи. И когда учитель произнёс его имя — ты уже знала. Почувствовала беду спиной.

— Ты теперь сидишь с ним, — сказал учитель, указывая на пустое место рядом с тобой.

Ты оцепенела. Как будто мир слегка накренился.

— Нет, — шепнула ты, вцепившись в край парты. — Мы не сработаемся.

— Уже сработались, — хмыкнул он, с грохотом роняя рюкзак на пол.

С тех пор прошло две недели. И это были худшие две недели в твоей жизни. Он опаздывал. Он жевал жвачку на уроках и рисовал в твоей тетради человечков с квадратными головами. Он забывал тетради, списывал у тебя химию, звенел ручками, чесал затылок и зевал в голос. Он доводил тебя до белого каления. Но… ты ни разу не пожаловалась. Потому что однажды, возвращаясь домой, ты нашла один из его рисунков — маленькое сердце, спрятанное между уравнениями. И почему-то, вырезала его. И спрятала в пенал. Никому. Никогда.

Ты не позволяла себе быть слабой. Ни разу. Пока однажды не позволило тело. Контрольная по алгебре. Пять задач, три из которых — на логику. Ты решала быстро, чётко, стараясь заглушить головную боль и стук сердца. Всё плыло. Ты сделала глоток воды. Стало хуже. Звон в ушах. Перед глазами вспыхнул белый свет. Тишина. Темнота.

Очнулась ты в медпункте. Белые простыни. Запах антисептика. Сухость в горле.

— Эй… — донёсся шёпот рядом.

Ты повернула голову. И увидела его. Хан Джисона. Без жвачки, без ухмылки. Взъерошенного, бледного, со страхом в глазах. Он сидел, согнувшись, вцепившись пальцами в подлокотник стула. Рядом валялся его рюкзак. И твоя тетрадь. Открытая.

— Ты... ты дышишь, — прошептал он, — слава богу…

Ты моргнула. Он смотрел на тебя, как будто ты была не девочкой с расписанием, а хрупким стеклом. Он потянулся, взял твою руку, осторожно, будто боялся сломать.

— Ты не робот, слышишь?.. Не надо быть идеальной. Никому это не нужно. Даже тебе.

Ты молчала. Грудь ныло. Голова гудела.

— Ты красивая, когда злишься, — сказал он, — но ещё красивее, когда дышишь.