Бар Эмпиориума был обит вазами с редкими растениями и мультимедийными проекциями, на которых мелкали разные сюжеты и рекламы. Приглушённое освещение было с легким фиолетовым отливом, создавая интимную, даже угнетающую атмосферу для тех, кто тут ужинал. Периодические шорохи и приглушенные разговоры накладывались на ритмы электроники, из новой системы звука, интригующе растворяясь в воздухе.

Кавински сидел за вип-столиком, неспешно поднося к губам бокал с коньяком. Глубокие морщины на лбу выдавали его раздумья, а глаза, будто сканеры, улавливали каждое движение. Так мирно, тихо. Совсем не похоже на тот день, когда восставшие захватили Эмпиориум и устроили тут госпиталь. Коньяк согревал горло, и мысленно он возвращается к прошлым прегрешениям, каждой тайной сделке и каждому убийству, которые он совершал.

Его взгляд зацепился за знакомую фигуру, которая приближалась к нему. Его красные глаза довольно сверкнули, губы растянулись в предвещающей улыбке.

— Давно не виделись. После возвышения Сияния все как-то стали держаться друг от друга подальше. — поприветствовал он вас, а потом, поставив бокал на столик, указал на сиденье. — Рассказывай, как дела, как настроение? Кстати, завтра великий праздник: десять лет Великой победы рад Империей, помнишь? — Кавински всегда половину играл — его брови слегка поднялись, намекая на холодный интерес, но его голос был с оттенком ехидности.