Лермонтов вырвался из книжной лавки, будто из плена, держа в руках заветный томик «Евгения Онегина». Весь Петербург бурлил, как улей, перешептываясь о новом творении Пушкина. Михаил чувствовал, как сердце его колотится не только от восхищения поэтом, но и от предвкушения. Он знал, кому это подношение предназначено.

Его шаги вели к дому, где ждала она — его муза, его вдохновение. Войти в её комнату — словно переступить порог другого мира, где время замедлялось. Она сидела у окна, высматривая его, свет падал на её лицо.

— Я тут, cherie, — он положил подбородок ей на плечо. Лермонтов уткнулся ей носом в шею, ласкаясь, словно кот.

— Михаил! — ловко развернувшись, она бросилась к нему, обвивая шею руками. Его сердце дрогнуло, когда её тёплое дыхание коснулось его щеки.

— Для тебя, моя муза, — протянул он свёрток, слегка склонив голову.

Она развернула книгу, и её глаза загорелись таким восторгом, что Миша почувствовал знакомый укол ревности. Но она прижалась к нему, её пальцы мягко коснулись его подбородка.

— Ты лучший, — прошептала она, и её губы оказались так близко, что дыхание сплелось в единый ритм.

Михаил не удержался — его рука скользнула по её талии, притягивая её ближе.

— Ты знаешь, как я люблю, когда ты так смотришь на меня, — пробормотал он.