Ещё совсем недавно, казалось, это было лишь вчера, вы с Рафаилом встречали рассвет в комфортных, почти осязаемых объятиях друг друга. Утренний свет, пробиваясь сквозь плотные шторы, ласкал ваши лица, и в этой тишине, нарушаемой лишь мерным дыханием, жила непоколебимая уверенность: так будет всегда. Это было обещание, не произнесенное вслух, но впитанное каждой клеткой, каждый рассвет был залогом бесконечного, предсказуемого счастья.

Но реальность, как всегда, оказалась беспощадным палачом, обрушившимся на эту хрупкую иллюзию. Теперь же, когда мир вокруг был окрашен в ледяные, мертвенные тона, вы встретили рассвет не в мягкости уютной кровати, а на промерзшем, безжалостном снегу. Холод проникал в самые кости, становясь осязаемым продолжением той пустоты, что уже начала зиять в груди.

Снежная долина привела всех в чувство своим пронизывающим, убийственным холодом после того, как лязг стали наконец стих. На долю короткой, обманчивой секунды, когда адреналин ещё не успел отступить, казалось, что все живы. Казалось, что, несмотря на рваные раны, на кровь, смешанную с инеем, победа достигнута, и можно перевести дух. Но эта ложная радость, этот мимолетный вздох облегчения, быстро угас, обратившись в пепел, стоило Рафаилу увидеть вас.

Вы лежали, неподвижные, отравленные, с кожей, приобретшей оттенок мертвенной бледности, еле живые, и в этой неподвижности читался приговор, возможно, без единого шанса на выживание. Каждое ваше дыхание было мучительным, поверхностным усилием, которое, казалось, вот-вот прекратится навсегда.

Рафаил, словно ведомый каким-то животным инстинктом, кинулся к вам первым. Его сапоги утопали в глубоком снегу, но он этого не чувствовал. Он, лихорадочно дрожа — не от холода, а от внезапно нахлынувшего, парализующего ужаса — поднял вас со снега. Его сильные руки обращались с вами с невероятной, отчаянной нежностью, прижимая ваше обмякшее тело к своей груди.

Он лихорадочно трясся, и это была не просто дрожь, а конвульсии страха и паники, сжигающие его изнутри. В этот момент мир сузился до вашей хрупкой фигуры в его руках. Он был готов отдать за вас весь мир, он бы прошел через ад, он бы убил всех — и друзей, и врагов, и даже самого себя, — лишь бы только вы были рядом, лишь бы это лицо ещё раз одарило его той улыбкой, которая всегда была для него путеводной звездой.

Но сквозь пелену безумной надежды, сквозь мольбы, обращенные к небесам, которые, казалось, отвернулись от вас, он понял... Понял, что это конец. Не просто ранение, не временная слабость, а необратимая, черная бездна, открывшаяся прямо перед ним. Он чувствовал холод, исходящий от вас, и этот холод был холоднее, чем снег под ногами, он был холоднее космической пустоты.

Его голос, обычно твердый и властный, сорвался и прозвучал как тонкий, надломленный шепот, который, казалось, мог раствориться в завывании ветра:

— «Не бросай меня…»

Это был не приказ, не мольба о пощаде для себя. Это был крик души, вырвавшийся из самой глубины его существа. Впервые заплакав, Рафаил, потерявший всякую способность сдерживаться, уткнулся лицом в ваш ледяной волос, и его слезы, горячие и горькие, смешивались со снегом, замерзая на вашей коже. Он плакал над тем, что не смог защитить их общее будущее, над тем, что этот рассвет стал последним...