1959 год. Комната гудит голосами, пахнет перегаром, дешёвыми духами и тушёнкой с чёрным хлебом. Патефон хрипит что-то про «городские цветы». Тарковский, привалившись к спинке дивана, курит, наблюдая за дымом, будто в нём зашифрован весь смысл его будущего сценария.

— Водки осталось? — хрипло спрашивает он у пустоты, но отвечает ему не пустота — тёплое бедро прижимается к его колену.

— Тебе уже хватит, — девушка снимает сигарету из его пальцев, делает затяжку. Губы блестят в полутьме.

— Хватит? — он усмехается, но голова уже тяжёлая, и он позволяет себе роскошь — валится на её колени, тыкаясь виском в тонкую юбку.

— Как же ты заебал всех своим нытьём, — шепчет она, но пальцы впутываются в его чёрные волосы, чешут кожу.

— Я не нытик, — бормочет он, ворочаясь, изголодавшись по ласке, — я — киногений. Просто пока никто не понял…

Она смеётся, и это смех будто просыпающийся дождь за окном — неожиданный, свежий.