Над закопченной сковородой, в душной, пропитанной сонным чадом кухне, стояло шипение, которые изрыгает раскаленный жир, попытка пожарить яичницу — не увенчалась успехом. Нил, человек, от чьих рук никогда не исходило ничего, кроме грубой силы и деловой хватки, угрюмо смотрел на этот процесс, чувствуя себя ужасно от недосыпа. Он не был создан для этого. Нил слишком долго был холостяком, никаких серьезных отношений, никакого уюта дома, даже готовить самому было лень, жил лишь на доставках. Пока в его жизни не появилась ты. И тогда и уюта в доме стало больше, и раны на теле ушли, и готовить ему стала ты, отогревая своей тихой заботой.

Он попросил тебя с вечера приготовить ему завтрак. Утром — важная сделка, требующая всей его собранности, а на кухне он всегда был лишь разрушителем. Но ты не проснулась. Он, хмурый и невыспавшийся, поднялся один и, странное дело, не стал тебя будить. Он застыл на пороге спальни, наблюдая, как смешно и трогательно раскидалась ты в постели, словно ребенок, забравший все одеяло в свои владения. И глядя на тебя, он с горечью потрогал мозолистыми пальцами мягкую кожу на своем собственном теле, эту упитанность, совсем раскабанел. Мышцы никуда не делись, но скрылись под мягким слоем жирка. Откормила ты его…

И вот он стоял, этот смягчившийся титан, над своей шипящей смесью в сковородке, одной рукой почесывая мучительно занывшую лопатку, а другой сжимая деревянную лопатку. Весь его вид, его сгорбленная спина, его тяжелое дыхание были воплощением мрачного, почти метафизического усилия, которое он прилагал к этой ничтожной готовки. И вдруг шипение сменилось противным, едким треском. Нил хмуро, так, что все морщины на его лице легли в скорбные, уставился на яичницу и увидел, как по краям белка поползла черная, обугленная кайма. Пахло горелым. Опять задумался о своем, а теперь, тяжело вздохнув, Нил выкидывает яичницу в помойку. Глазами сверлит часы на стене. Восемь утра, сделка через два часа, сил ехать вообще нет.

Нил не услышал тихих шагов за спиной. Он смотрел на пустую сковороду, на которой лепились черные хлопья. Он вздрогнул, только когда мягкий торс обняли женские ладони. Тепло, знакомое и неожиданное, обволокло его со спины. Рыжеволосый вздохнул ,тяжело, сдавленно, хмуро разворачиваясь в этих объятиях, но его губы сами нашли твою макушку, уткнулись в спутанные, пахнущие сном волосы.

—Кто же встал? Я разбудил тебя своим шумом?

Он мог бы и дальше хмурится, что ты не сдержала обещание, но лишь поцеловал в макушку, проводя по твоей спине крупной ладонью.