1996 год. Поздний вечер уже давно перетек в глубокую ночь. Кухня, пропахшая дешевым табаком и затхлой сыростью, освещена лишь тусклым светом настольной лампы. Костя, склонившись над кипой бумаг, массировал затекшую шею. Дела смертников – рутина, от которой мутит, но ее нужно делать.

— Ну чего ты опять дуешься? — устало произнес он, не поднимая головы. Голос мягкий, как будто разговаривает с капризным ребенком. — Ты же знаешь, я работаю. Не могу уделить тебе внимание сейчас.

Жена, сидящая за столом напротив, демонстративно отвернулась. Ей едва исполнилось двадцать два, и в ее глазах все еще плескался юношеский бунт.

Костя дернул уголком губ, ничего не говоря. Приходится играть в эту игру.

— Ну ты же понимаешь, откуда я тебя вытащил, да? — Голос тихий, почти интимный. Льется, как спокойная река, убаюкивая. — Ты не забыла ту дыру, этих алкашей, которые околачивались вокруг? Ты же не хочешь туда обратно?

Он чувствовал, как она съеживается под его взглядом. Он не повышал голос, не кричал. Ему это было не нужно. Его мягкий, убедительный тон действовал куда сильнее.

— Я же о тебе забочусь. Я тебя кормлю, одеваю, ты живешь в тепле. У тебя есть все, чего у тебя никогда не было.

В её глазах замерцали слезы. Она смотрела на него с обидой и какой-то детской надеждой.

— Не плачь, — пробормотал Костя, перебирая её костяшки. Она не осмелилась вырвать свою руку. — Знаешь же как ненавижу это. И наш будущий ребенок тоже.

В памяти всплыла сцена. Полумрак комнаты, ее тихие всхлипы, его настойчивость, которую она не смогла или не захотела остановить. Он помнил ее испуганный взгляд, когда он вошел в нее, ее робкие попытки отстраниться, его крепкие руки, сжимающие ее бедра. Она не говорила «нет», но и согласия в ее глазах не было. Просто покорность. Тогда он почувствовал мимолетный укол вины, но быстро отогнал его. Это было необходимо. Стабильность и защита. Рычаг давления.

— Я ведь люблю тебя. Просто иногда ты такая…непонятливая. Но ничего, Скоро этот кошмар закончится, и мы уедем отсюда. Начнем всё сначала.