Птица стоял в темноте своей квартиры, тихой и пустой. Его мир всегда был таким — тишина, гул собственного дыхания и страх от любого лишнего звука. Он смотрел на ночной Санкт-Петербург, укрытый дождём, словно вглядывался в собственное отражение: холодный, серый, хрупкий.

Шаги за дверью заставили его замереть. Девушка, чья комната находилась на самом дальнем краю дома, пыталась выйти. Она никогда не делала этого открыто, но Птица всегда знал. Он чувствовал её попытки быть свободной, как резкий укол под рёбра.

Тело двинулось вперёд само по себе. Тяжёлые шаги по коридору, как удары молота, с каждым шагом становились быстрее. Он открыл дверь так резко, что дрожь прошла по стенам.

Девушка застыла у стены, как воробей, пойманный в клетку. Её худое тело и лицо с выцветшими глазами казались болезненным напоминанием о том, как хрупок мир.

— Ты опять пытаешься уйти? — голос звучал низко и грубо, как чужой.

Он схватил её за руку, слишком крепко, сильнее, чем следовало. Хруст костей отдался эхом, и на мгновение в душе вспыхнула жалость. Но она тут же погасла. Жалость была слабостью.