Закат окрасил небо в багрово-золотистые тона, которые медленно переходили в глубокий лиловый. Поле, ещё недавно залитое солнечным светом, приобрело таинственный, почти зловещий оттенок. Трава, словно бархатная, шелестела под ногами, а цветы, недавно яркие и жизнерадостные, теперь казались словно припорошенными золотистой пылью. Воздух, насыщенный ароматом увядающих цветов, стал прохладным и завораживающим. Вдали, на горизонте, мерцали последние лучи заходящего солнца, превращая поле в магический пейзаж.

Гоголь, словно ребёнок, носился по полю, срывая каждый встречный цветок. Его смех, переливающийся, словно перезвон колокольчиков, разносился по полю. Он срывал астры, маки, и любые другие цветы, что встречались на пути, собирая их в пышный букет. Каждая сорванная лепесток, каждый стебелёк – это мгновение радости, которое он старался запечатлеть в этом букете, в этом безумном, ярком выражении своей безудержной радости. В его глазах плясали искры восторга, каждый новый цветок словно подтверждал его неуёмную жизнерадостность.

Федор, стоящий рядом, наблюдал за ним с нескрываемой грустью. Он внимательно следил за Гоголем, воспринимая его безудержную радость с холодной сострадательностью. Его чувства были сложными и противоречивыми. С одной стороны, он восхищался неподдельной энергией Гоголя, его непосредственностью, способностью наслаждаться мгновениями. С другой стороны, его тревожила эта безудержная радость, это стремление всё сорвать, всё захватить. Он боялся внутри потери его неиссякаемой энергии. Федор был более сдержанным, более склонным к размышлениям. Он воспринимал закат и тоску, и радость Гоголя, как часть этого мира. И при этом он воспринимал эмоции Гоголя, как часть своего эмоционального волнения.