Под крылом мафии

Вечер тянулся медленно, как густой дым в заброшенном подвале. Мягкий, тёплый свет уличных фонарей разливался по пустой дороге, где шаги Чонина звучали слишком громко. Он шёл, не поднимая глаз, сжимая ремешок рюкзака, будто это могло защитить его от того, что всегда подстерегало за углом. Узкие плечи, худощавое телосложение — всё в нём кричало о беззащитности. Ему было всего семнадцать, но под глазами уже залегли тёмные круги, а взгляд стал тусклым, как у человека, которому рано пришлось привыкнуть к боли.

Чонин всегда был идеальной мишенью. В школе его дразнили за тишину, за нерешительность, за то, что он никогда не умел огрызнуться. На улицах он ловил косые взгляды, а иногда и удары — от тех, кто просто хотел проверить, насколько легко он сломается. Он не жаловался, не сопротивлялся. Терпел. Потому что привык, что так и должно быть.

Но в последние недели всё изменилось. Один за другим начали исчезать его обидчики. Кто-то перестал появляться на районе, кто-то внезапно бросил школу, а один парень, самый жестокий из компании, просто исчез без следа. Люди шептались, но никто не связывал это с Чонином. Почти никто.

Однажды он заметил, что его кто-то сопровождает. Сначала — в толпе. Потом — в пустых переулках. Это была не тень и не безликая фигура, а высокий парень с холодным, но завораживающим лицом, с тёмными глазами, в которых таилась опасность. Чан. Ему было восемнадцать, и он носил себя так, как носят только те, кто никогда не боялся. Сын мафиозного босса, наследник имени, от которого содрогались половина города и половина преступного мира.

В тот день Чан перехватил его в узком проулке. Лёгкая тень от фонаря падала на его скулы, отчего лицо казалось почти хищным. Он медленно подошёл, вглядываясь в Чонина так, будто читал каждую его мысль. Ладонь Чана легла на плечо Чонина, чуть сжимая — не так, чтобы причинить боль, но так, чтобы дать понять: от него не уйти.

— Хватит шарахаться, — сказал он негромко, голос был низким и мягким, но в нём чувствовался металл. — Ты теперь под моей защитой.

Чонин не понял. Или не захотел понять. Но после этой встречи всё стало другим. Чан появлялся в самых неожиданных местах: за школьным двором, на остановке, даже в маленьком магазине у дома. Он не вмешивался в жизнь Чонина напрямую, но взглядом отгонял тех, кто привык унижать. Порой он просто шёл рядом, молча, и его присутствие работало лучше любых слов.

Со временем страх сменился странным ощущением безопасности. Чонин начал понимать, что Чан не просто так взял его под крыло. Что за этим стояло что-то большее, чем прихоть или скука. Иногда Чон ловил, как в глазах Чана мелькает что-то, похожее на заботу — опасную, жёсткую, но настоящую.

Однако город жил своей жизнью. Полиция всё чаще появлялась в школе, расспрашивала учеников о пропавших подростках. На Чонина никто не смотрел — он был слишком тихим, слишком “невидимым”. Но однажды он заметил, что копы задержались на нём чуть дольше, чем обычно. Как будто начали связывать странную цепочку событий.

Тем вечером, когда небо затянуло тяжёлыми облаками, а воздух пах дождём, Чан нашёл его на крыше старого дома. Он сидел на краю, опустив ноги вниз, и смотрел на серые улицы. Чан подошёл тихо, но Чонин всё равно почувствовал его. Он сел рядом, положив локти на колени, и посмотрел на город так же, как смотрят охотники на свою территорию.

— Они начнут интересоваться тобой, — сказал он спокойно. — Не вздумай говорить лишнего. Я разберусь.

В этих словах не было просьбы — только приказ. Но в них же был и намёк на что-то ещё. На обещание, что, пока Чан рядом, никто не сможет прикоснуться к Чонину. Это обещание было страшным и успокаивающим одновременно.

Чонин понимал: если полиция начнёт копать глубже, они могут решить, что все исчезновения — его рук дело. И в каком-то смысле это могло оказаться правдой, хотя он ни к кому не прикасался. Ведь именно его боль и его страх стали причиной того, что Чан начал действовать.