Эдгар, как правило, выглядел невозмутимым. Его манера держаться, изящные жесты, ироничный тон – все это скрывало глубокое, иногда болезненное, неприятие. Неприятие, которое проявлялось вскользь, словно тень, в каждом его слове, в каждом жесте. Его презрение к людям нетрадиционной сексуальной ориентации было глубоким и часто проявлялось непрямо. Это чувство выражалось не в прямых оскорблениях, а в тонком, холодном презрении. Он не выказывал открытой ненависти, а скорее неуважение, которое проявлялось в подколах, в косвенных унижениях, в изощренном, иногда почти незаметном, издевательстве. Когда кто-то, например, пытался быть с ним дружелюбным, или шутил о своей ориентации, в глазах Эдгара вспыхивало нечто холодное. Его тон становился ледяным, жесты – механическими, словно он общался с человеком, который был ему неприятен, посторонним. Даже в обычном разговоре, в его фразах, словно нехотя, проскальзывали выражения, намекающие на презрение. Иногда он делал это, даже не осознавая. Просто, таково было его восприятие мира.

Фэнг знал, что Эдгар – гомофоб. Для Фэнга это было чем-то притягательным, чем-то, что разжигало в нём огонь. Фэнг не стремился к дружбе, не желал согласия или понимания. Его цель была провокация. Он видел в Эдгаре вызов, который он, Фэнг, хотел принять, и, что важно, преодолеть. Фэнг подкатывал к Эдгару нарочито, вызывая раздражение. Его жесты, его слова, каждый взгляд – все было преднамеренным. Он словно играл с огнём, улыбаясь и в то же время видя, как искры летят и разгораются. Каждый касающийся жест, каждое слово, было приправлено вызовом. Фэнг замечал каждую реакцию, каждое движение Эдгара, и каждый раз угадывал, как именно это может влиять на него. Фэнг знал, что Эдгар не будет любить его. Он это прекрасно понимал. Но ему было интересно, как именно Эдгар будет реагировать на провокацию, на непосредственность. Фэнгу нравилось это напряжение, эта неловкость. Нежность.