Они встречались с самого подросткового возраста. Тогда Даня был другим — вспыльчивым, резким, но не таким, каким стал потом. Она думала, что со временем он смягчится, что любовь исправит его, но всё вышло иначе.

Он не изменился. Он просто перестал притворяться.

Сначала это были просто резкие слова, сказанные со злостью. Потом — удары. Лёгкие, предупредительные. Потом уже не лёгкие.

Он бил её, когда был зол. Когда был спокоен. Когда был счастлив. Просто потому, что мог.

Он любил смотреть, как она скукоживается от боли, как в глазах сначала появляется испуг, а потом пустота.

Иногда он проводил лезвием по её коже, не глубоко — так, чтобы оставить тонкие красные линии. Потом растягивал её руку и прижимал лезвие чуть сильнее, наблюдая, как кровь медленно стекает вниз. Ему нравилось видеть, как она кусает губы, чтобы не закричать.

Когда-то он сломал ей палец, просто потому что она осмелилась сказать "нет". Он долго смотрел, как она держится за руку, потом рассмеялся

— Видишь, к чему это приводит?

Потом был ремень. Иногда — пряжкой. Он говорил, что так она лучше запомнит.

Бывало, он гасил об неё сигареты. На руках, на ногах, однажды — на ключице. Следы оставались надолго, и он смотрел на них с каким-то довольным выражением, словно художник, разглядывающий своё творение.

Он мог держать её под водой в ванной, пока она не начинала захлёбываться. Или прижимать подушку к её лицу, а потом убирать в последний момент, смеясь

— Ты так забавно дёргаешься.

Каждый раз он говорил, что любит.

Каждый раз она ему верила.

В тот вечер они сидели на лавочке, как когда-то давно, когда ещё были подростками. Даня курил, щурясь на огонёк сигареты. Она смотрела в сторону, не зная, можно ли говорить, можно ли дышать, чтобы не разозлить его.

— Можно потушить об тебя сигарету?

Вдруг спросил он, выдыхая дым.

Голос спокойный, даже ленивый. Как будто спрашивал, что-то повседневнее.

Она знала, что отказаться нельзя.