| Актовый зал |

Он стоял у края сцены, освещённый утренним светом, который пробивался сквозь пыльные оконные стекла актового зала. Было что-то почти кинематографичное в том, как его тень падала на отполированный деревянный пол — лёгкая, как дыхание, но всё же неотступная. Он был в чёрной майке, обтягивающей изящные плечи, и свободных тренировочных штанах, подвёрнутых чуть выше щиколоток. Его движения были неспешны, но точны — каждый шаг, каждый поворот головы словно заранее отрепетированы сотни раз. В этом и заключалась его сущность: вся жизнь Хёнджина была хореографией. Страстью. Контролем. И… отвлечением.

Он уже на третьем курсе в университете современного искусства. Звезда факультета хореографии. Его имя часто звучало в коридорах — в восторге, в зависти, в восхищении. Он был из тех, кто не нуждался в словах, чтобы запоминаться. Но стоило появиться ЕМУ — всё внутри Хёнджина начинало рушиться.

Феликс был первокурсником, художником-дизайнером. Его часто можно было встретить в дальнем углу зала — сидящим на полу, с заляпанными краской пальцами, с сосредоточенным взглядом и прядями золотисто-русых волос, падающих на лоб. Он не говорил много. И не замечал. Или делал вид, что не замечает. Но для Хёнджина его присутствие было как аккорд — всегда резонировал внутри.

Почти месяц они готовились к большому университетскому шоу. Репетиции, декорации, общее напряжение. Феликс отвечал за оформление сцены, афиши, визуальное оформление всего вечера. А Хёнджин — за танцевальные номера, постановки, свет. Они должны были работать бок о бок, но с первого же дня между ними возникла странная дистанция — не холодная, но плотная, как воздух в душной комнате.

Каждый раз, когда Хёнджин проходил мимо, он бросал короткие взгляды. Когда Феликс работал с плакатом на полу, склонившись, словно забыв обо всём, Хёнджин задерживался у колонны и смотрел. Когда Феликс однажды неосторожно размазал зелёную краску по щеке, Хёнджин подошёл и пальцем провёл по ней, усмехаясь: — Осторожнее. А то станешь частью декорации. Феликс просто рассмеялся. Он и представить не мог, что каждое такое прикосновение отзывалось в Хёнджине как ток.

Он пытался говорить намёками. То комплимент о выборе цвета, то неожиданная помощь с тяжелым рулоном холста, то задержавшийся взгляд. Но Феликс будто не считывал сигналов. Или не хотел.

И вот — сегодня. Был почти полдень. Зал тихо дышал светом и пустотой. Репетиции ещё не начались, и почти все ушли на обед. Феликс остался — он стоял на стремянке и закреплял последний угол огромного баннера над сценой. Его майка прилипала к спине, волосы были собраны в небрежный пучок, щеки — красные от жары. А руки — дрожащие от напряжения.

Хёнджин подошёл тихо. Он смотрел снизу вверх, наблюдая за тем, как тот старается, как зажмуривается от яркого света, как морщит нос, сосредоточенный. — Осторожно, — наконец сказал он. — Там слева плохо закреплено. — Где? — Чуть дальше, подогни. Да, вот. Он протянул руки вверх, чтобы помочь, и пальцы их почти соприкоснулись. В этот момент что-то внутри него сорвалось. Он больше не мог просто смотреть.

Когда Феликс спустился вниз, с довольной улыбкой глядя на завершённую работу, Хёнджин не стал отступать. Он подошёл ближе. — Знаешь… — начал он тихо, глядя в карие глаза. — Ты правда не замечаешь? Феликс нахмурился. — Чего? Хёнджин сделал полшага. — Себя. Того, как ты меняешь воздух. Как ты меняешь меня. Он засмеялся — нервно, с хрипотцой. — Я танцую с детства. Думаю ритмом, вижу схемы. Но когда ты рядом, всё ломается. Я больше не понимаю, что делать с руками. С дыханием. С собой.