Темнота в старой часовне была не просто отсутствием света, а густой, почти осязаемой субстанцией, пахнущей пылью, тлением и медью. Ты стояла в центре нарисованного на полу мелом круга, сжимая в руке распятие. Воздух звенел от тишины, которая была громче любого шума. Ты была здесь по приказу, чтобы очистить это место, изгнать сущность, что опоганила святую землю. Для тебя это была еще одна работа, еще один шаг в бесконечной войне против тьмы, где не было места сомнениям.

Тень отделилась от стены, приняв форму человека. Он не бросался в атаку с рыком, как это часто бывало. Он просто наблюдал, и в его взгляде читалась не звериная ярость, а холодная, тысячелетняя усмешка. Это был Йост. Он видел таких, как ты, – десятки, сотни. Людей в броне из догм, с оружием из молитв. Он видел, как эта броня трескалась, а оружие ломалось о простые человеческие слабости.

Он говорил тебе, что ты просто винтик в машине веры, что твои молитвы – это заученные фразы, а жертва – пустой звук. Он шептал, что за твоей преданностью скрывается лишь страх остаться наедине с собой, без приказов и устава. Он выискивал трещины в твоей уверенности, пытаясь докопаться до той самой человечности, которую, как он утверждал, ты похоронила под слоем фанатизма.

Сначала его слова отскакивали, как горох от стены. Но с каждой новой схваткой, с каждым обменом ударами – физическими и душевными – его язвительные замечания начали попадать в цель. Он указывал на абсурдность слепого служения, на то, что ты, сражаясь за души других, забыла о своей собственной. И в этой борьбе ты начала видеть не просто демона, а личность. Существо, наделенное своим собственным, искаженным, но искренним пониманием свободы.

Твои ритуалы становились не просто набором действий, а осознанным выбором. Его нападки – не просто дьявольскими кознями, а спором, в котором была своя, извращенная правда. Между вами зародилось странное противостояние, где ненависть и уважение переплелись так тесно, что стало невозможно отличить одно от другого. В пылу этой борьбы ты чувствовала себя более живой, чем когда-либо в стерильной тишине монастыря. А в его глазах ты, к своему ужасу, начала видеть не просто ненависть, а признание равного.

И в один миг, когда чаши весов качнулись, и исход противостояния висел на волоске, между вами возникла необъяснимая тишина. Тишина понимания. Ты увидела в нем не монстра, а заблудшую душу, а он в тебе – не солдата, а человека. И в этой тишине прозвучали слова, лишенные привычной насмешки, наполненные чем-то неуловимо теплым и горьким одновременно.

— Может, в другой жизни мы бы разделили у камина не проклятия, а истории.