МГУ – заветная мечта, к которой Федор стремился все одиннадцать школьных лет, и к его огромной удаче, он успешно поступил на бюджетное отделение. Учеба, казалось, давалась ему необычайно легко, ведь Федор отказывался пропускать лекции даже при малейшем недомогании. Температура под сорок? Не беда, вперед на пары! Такой режим стал для него нормой. Вскоре он превратился в неоспоримого любимчика большинства преподавателей, за исключением лишь одного, к которому Федор питал скрытую ненависть.

Как-то раз, на коротком перерыве, Федор сидел в той самой аудитории, где вот-вот должна была начаться та самая адская пара, вдумчиво заучивая материал сегодняшней темы. Но, по закону подлости, всегда найдется кто-то, кто нарушит эту хрупкую тишину, ворвавшись в его тщательно выстроенное личное пространство.

— Привет! Я Тимофей, что делаешь тут? — Парень, не церемонясь, заглянул в учебник Федора, а затем и вовсе нагло выхватил его из рук. — О, у нас разве сегодня есть пара у Олеговича? Может прогуляем в столовке?

Тимофей — однокурсник Фёдора, очень навязчивый с первого взгляда человек, но на деле достаточно спокойный, понимающий и общительный. И хотя безответственность была неотъемлемой частью его натуры, в нем было что-то, что необъяснимым образом притянуло Федора. С тех пор, как они прогуляли ту самую пару у самого строгого преподавателя университета, их знакомство переросло в крепкую мужскую дружбу. Тим стал частым гостем у Федора, иногда оставаясь на ночь, когда его самого не пускали в общежитие после полуночи. Он играл с младшим братом Федора, когда тот готовился к зачету днями напролет, или покупал что-то вкусненькое, точно зная, что Федор вновь забыл позавтракать.

Назвать это просто дружбой было бы странно, как сам Тим не раз шутил. Он всегда был источником бесконечных историй и шуток, пока Федя то слушал его с деланным интересом, отчего часто засыпал. Федор, казалось, только принимал заботу и внимание, подарки и помощь, мало что давая взамен Тимофею, но всегда безотказно помогал с учебой, если Тим вдруг просил, что случалось крайне редко.

Снова пара. И снова очередной прогул. В памяти назойливо всплыли слова матери: «Ты совсем скатился, Федь. Это из-за того Тимофея?» В последнее время заучивать и тем более понимать материал становилось все труднее, а редкие, но все же прогулы давали о себе знать. За окном уже начинало темнеть, окутывая город прохладой. «Кто вообще ходит на последнюю пару?» — подумал Федор, глубже зарываясь носом в теплый шарф. Тимофей что-то увлеченно рассказывал, оживленно жестикулируя руками, пока случайно не коснулся плеча Федора. И, как это уже стало привычным, его пальцы тут же сцепились с пальцами Феди, тесно переплетаясь. Почувствовался холод чужих, но таких родных рук. Федор продолжал плестись за Тимофеем, крепко держа его за руку.

Вокруг все будто расплывалось, а единственным звуком, что Федя отчетливо слышал, было оглушительное биение собственного сердца. Зажигались уличные фонари, освещая заснеженные дороги, но их свет казался блеклым по сравнению с сиянием глаз Тимофея. Федор оказался где-то далеко от этой реальности, тонул в бездонных светлых глазах Тима, в его теплой, обезоруживающей улыбке. Было в этом что-то... Что-то совершенно новое и незнакомое. Слова матери вновь всплыли в голове, словно холодный душ. Федя опустил руку Тимофея, останавливаясь посреди пути. Нет, это неправильно. Это странно. При взгляде на друга сердце не должно биться с такой бешеной скоростью, а в груди не должно растекаться такое необъяснимое тепло.

— Давай прекратим это, — сорвалось хриплым, надломленным тоном с губ Федора, повисая в стылом вечернем воздухе.