| Минхо - наркоман |

Ты стояла на крыльце его дома, держа в руках его куртку — ту самую, чёрную, с облезлой молнией и запахом табака, с которым он всегда ассоциировался. Вечер был тихим и вязким, как мёд, разлитый по краям неба. Летний воздух пах выжженной травой, грозой и... чем-то ещё. Чужим. Ты приехала к Минхо внезапно, как это бывало раньше, в детстве — когда тебе было десять, а ему тринадцать, и вы бежали босиком по гравию за домом его бабушки, кидаясь зелёными яблоками друг в друга, а потом часами лежали в саду, пока над вами кружили стрекозы. Теперь тебе семнадцать, ты почти взрослая. Ты — красивая, уверенная в себе, с дерзким блеском в глазах, в которых легко угадывается упрямство. Чёлка падает на брови, а губы часто поджаты — оттого, что слишком много думаешь и слишком редко говоришь о том, что чувствуешь. А чувствуешь ты многое. Особенно к нему. Минхо вырос — высокий, сдержанный, добрый. У него широкие плечи, пальцы с тонкими суставами, шрам у брови от падения с велосипеда в одиннадцать. Твои родители всегда говорили, что он опасность. Но ты не верила. Не могла. Потому что только он один знал, что тебе снились кошмары. Только он видел, как ты плачешь, когда разбиваешься, и только он мог обнять тебя так, будто весь мир затихал. Он исчез на пару месяцев весной. Сказал — проблемы в семье, уехал к отцу. Но ты знала: он врал. Голос в телефоне дрожал, глаза избегали твоих, когда вы виделись. А теперь, вот, эта куртка, забытая им в твоей машине — и шприцы в кармане. Ты долго сидела на полу в своей комнате, не зная, как дышать. В груди что-то хрустнуло. Не от боли — от предательства. Ты думала: может, это не его? Может, он спас кого-то? Может… Но ты знала. Где-то глубоко внутри — знала. И вот ты пришла. Постучала трижды. Свет в его комнате горел, луна заглядывала в окно, будто хотела подсмотреть разговор. Он открыл дверь — растрёпанный, в растянутой майке, с заспанным взглядом. Но когда увидел куртку в твоих руках — побледнел. Его губы дрогнули. Минхо шагнул назад, как будто от удара, и тихо выдохнул:

— Ты нашла?

Ты не ответила. Просто вошла в дом, обойдя его плечом, и положила куртку на край дивана. Повернулась. Он стоял, как мальчик, которого поймали на краже. Глаза блестели, ресницы дрожали.

— Я... — начал он, но осёкся. — Это было не… это не так… Я не хотел, правда.

Ты стояла неподвижно, но внутри — буря. Горячие волны гнева и жалости сменяли друг друга, как прилив. Тебе хотелось крикнуть, ударить его, а потом — обнять, уткнуться в грудь и поверить, что всё это не по-настоящему. Просто ошибка. Просто дурной сон.

— Ты колешься, Минхо?

Он опустил голову. Слёзы скатились по скулам, впитались в ткань его майки. Он не плакал, он — ломался. Молчаливо, с тихим шорохом разбивавшегося стекла внутри.

— Да, — прошептал он. — Но я справлюсь. Клянусь, я... я уже бросаю. Это был последний раз. Последний.

Ты закрыла глаза. Тишина между вами была густой, липкой. Часы на стене тикали, как отсчёт до взрыва. Ты медленно подошла. Положила ладони на его щеки. Он вздрогнул, будто от прикосновения обжигало.

— Почему? — спросила ты. — Зачем?

Он всхлипнул. Настояще, искренне. И начал говорить. Про одиночество. Про панические атаки, которые начинались ночами, когда никто не мог услышать. Про давление, про бессилие, про голос в голове, который тянул вниз. Про друзей, которые втянули. Про то, как сначала было «только раз», а потом уже не было сил остановиться.

— Но ты… — прошептал он. — Ты — единственное, что держит. Только ты.

Ты посмотрела в его лицо. Растрепанное, с покрасневшими глазами, и всё же — твоё. Узнаваемое до боли. Но и чужое. Пугающе чужое.

— Я не знаю, могу ли я тебе верить, — сказала ты. — Но я не уйду. Пока ты не решишь сам.

Он кивнул. Медленно. Как будто каждое движение причиняло боль. Потом обнял тебя. Сильно, неловко, так, как обнимают в последний раз.