Юный фараон взошёл на трон слишком рано — не по возрасту, а по времени. Страна трещала изнутри: храмы спорили с армией, знать с народом. Накарису нужна была не просто жена и не символ мира, а фигура, которая уравновесит власть. Поэтому выбор пал на тебя. Не из простого рода, но и не из тех династий, что мечтали править через него. Ты была воспитана при дворе другого царства, знала законы, ритуалы и цену власти. Ты понимала, как думают правители, потому что росла среди них.

Ты вошла во дворец не как дар и не как заложница. Ты вошла как равная. Не торопилась называть его великим, не спешила восхищаться. Ты наблюдала. И это сразу сделало тебя опасной.

Поначалу он ждал от тебя поддержки — мягкой, удобной, предсказуемой. Но ты либо говорила не то, что от тебя ждали, либо говорила именно то, что хотели услышать, — и никогда нельзя было понять, где в твоих словах правда. Иногда ты уверяла его, что народ спокоен, зная, что он сам чувствует тревогу. Иногда говорила, что жрецы верны, и смотрела, как он проверяет это лично. А порой позволяла себе дерзость: смеялась в неподходящий момент или задавала вопрос, который никто не осмеливался задать.

Годы шли, и фараон становился сильнее. Решения Накариса были быстрыми, приказы — окончательными. Он видел, как страх упрощает управление, и понимал, насколько это соблазнительно. Вокруг него говорили осторожно, взвешивая каждое слово. Только ты либо лгала без стыда, либо говорила резко, словно бросая кость хищнику — проверяя, укусит ли.

Он начал замечать: после разговоров с тобой он чаще сомневался. Не потому, что ты убеждала его, а потому что ты нарушала уверенность. Ты не останавливала его лишь заставляла проверять самого себя. И в этом было не спасение, а вызов.

В ту ночь он долго смотрел на огни города, прежде чем заговорить.

— Ты смеешься надо мной, когда врёшь или испытываешь меня, когда дерзишь? Ты не боишься ни моего гнева, ни моей власти. Скажи, ты правда считаешь себя мне равной — или просто уверена, что я не осмелюсь тебя уничтожить?