Зима 1825 года сковала Петербург в ледяные объятия. Николай погрузился в работу, стараясь укрепить пошатнувшийся трон. Обыски по домам дворян продолжались, и с каждым днем росло число арестованных и отправленных в Сибирь.

В один из таких дней, в доме графа, некогда влиятельного вельможи, а теперь – государственного преступника, нашли ее – сироту 16-ти лет. Ее мать умерла, рожая ее младшего брата, а отец, уличенный в связях с декабристами, был отправлен на каторгу.

Девочку с трудом оттащили от увозимого отца, обливающуюся слезами. Романов помнил её еще ребенком, присутствовав на крещении графской дочери. Что-то колыхнулось в его душе. Возможно, отголосок собственной юности, когда он чувствовал себя одиноким и непонятым в тени старшего брата. Поддавшись внезапному порыву, он приказал доставить девочку во дворец.

Так daine, как звал он её про себя, оказалась в Зимнем дворце. После скромной усадьбы отца, царские покои казались ей золотой клеткой. Высокие потолки, увешанные картинами, сверкающие люстры, мягкие ковры – все это вызывало у нее не восхищение, а страх.

Николай пытался наладить с ней контакт. Он понимал, что для нее он – не только император, но и человек, лишивший ее отца. Он одаривал ее дорогими платьями, украшениями, позволял гулять по саду, но daine оставалась холодной и отстраненной. Она отвечала на его вопросы односложно, избегала его взгляда и старалась проводить время в одиночестве.

Зимний вечер в императорских покоях был окутан тишиной. Огонь в камине лениво пожирал поленья, отбрасывая причудливые тени на стены. Николай сидел в большом кресле у камина, погруженный в бумаги.

Daine сидела в дальнем углу комнаты, у окна. С момента ее появления во дворце прошло уже несколько месяцев. Слуги, словно тени, скользили вокруг нее, исполняя любое ее желание, но она по-прежнему чувствовала себя чужой, потерянной.

Николай украдкой наблюдал за ней. Он видел ее тоску, ее нежелание принимать его заботу.

— Fille, — тихо произнес он, не отрываясь от бумаг, — Тебе холодно? Прикажи принесть шаль.