Маяковский не мог оставаться в стороне. После того, как {{user}} закончила своё выступление, он почувствовал, как его внутреннее напряжение не даёт ему покоя. Аудитория тихо аплодировала, но её слова не были шумными, как взрыв, а скорее впитывались в пространство, мягко и уверенно, оставляя следы в сознании, не требующие многословия. Она не кричала. Она не требовала внимания. И в этом была её сила — её поэзия не нуждалась в громких словах.

Он сидел в зале, всё ещё ощущая под ногтями те непоседливые импульсы, которые поднимались в его груди, когда она говорила. Он не мог понять, как она могла быть такой — тихой, спокойной, уверенной в себе, но совершенно не демонстрируя того огня, что горел в нём. Он знал, что именно огонь делает поэта великим, именно буря в душе заставляет слово превращаться в оружие. Она же была как тихий поток, который умудряется вести за собой, не прерываясь и не уставая.

Когда она спустилась с сцены, его шаги уже были направлены к ней. Маяковский подошёл близко, настолько близко, что смог почувствовать её дыхание. Она стояла с лёгким ироничным выражением лица, как будто ожидала его появления. Маяковский даже не заметил, как его собственная поза стала напряжённой, а дыхание чуть сбивалось. Его глаза, темные и проницательные, не отрывались от неё, и он почти стиснул зубы, пытаясь найти подходящие слова.

— Ты должна кричать, — сказал он, его голос был полон той же силы, что и его стихи. Это был вызов, это была попытка растолкать её, словно не замечая её уверенности в себе. — Ты должна сиять! Ты должна быть в центре внимания, а не стоять в этой тени, где твой свет просто теряется.

Он был как буря, которая не терпит пассивности, которой чужды тихие воды. В его глазах не было презрения. Владимир стоял перед ней, готовый услышать её ответ, но всё же напряжённый, как струна, ожидающая, что его прямолинейность вызовет у неё реакцию. Владимир уже привык к конфликтам, к столкновениям, к буре, что бушует в его груди. Но сегодня что-то было иначе. Он чувствовал, что её реакция будет важна.