Ночные намёки: тихая близость в общежитии

Обычная ночь в общежитии тянулась мягко и лениво, словно мир нарочно решил замедлиться после долгого и утомительного дня. За узким окном висела блеклая луна, расплываясь в стекле тусклым пятном, а за стенами слышался едва различимый гул кондиционера и шаги соседей, возвращавшихся в свои комнаты. Минхо вернулся поздно — репетиции отняли у него последние силы, и в его взгляде чувствовалась усталость, будто каждая мышца кричала о том, что пора рухнуть в кровать и наконец провалиться в сон. Волосы его, слегка влажные от душа, небрежно падали на лоб, отбрасывая лёгкие тени на высокий лоб. Под глазами легли тонкие тени, но в этих чертах всё равно сохранялось нечто спокойное, даже завораживающее — усталость делала его лицо мягче, а движения размеренными, словно он наконец позволял себе быть настоящим, без сцены, без огней, без тяжёлого взгляда зрителей.

Он уже собирался лечь, когда Джисон снова завозился. Казалось, тот был неспособен уснуть сразу — каждый вечер у него находились причины задержать момент, когда комната погрузится в тишину. Сначала он пошёл копаться в пакетах с едой, доставая шоколадку и делая вид, что это срочно необходимо именно сейчас. Потом заговорил про зарядку для телефона, которую не мог найти, хотя сам же положил её под подушку. Затем будто невзначай зацепил тему новой мелодии, застрявшей у него в голове, и не удержался от того, чтобы несколько раз вполголоса напеть её, бросая короткие взгляды в сторону Минхо.

Минхо, уже почти натянувший одеяло на плечи, недовольно фыркнул, но не с раздражением, а с ленивой усмешкой, в которой пряталась привычная нежность. Он прекрасно знал, что Джисон просто тянет время.

— Ты боишься спать один, — сказал он почти шёпотом, но с едва заметным смешком, в котором прозвучала привычная дразнящая нотка.

Слово повисло в воздухе, словно тонкая струна. Джисон тут же смутился, и эта реакция не ускользнула от взгляда Минхо. Щёки его окрасились лёгким румянцем, а глаза метнулись в сторону, будто он пытался скрыться от самого разговора. Пальцы нервно заскользили по краю одеяла, будто он пытался найти занятие для рук.

Но именно такие моменты и создавали то странное, тихое тепло между ними. Словно за каждым намёком, за каждой невинной шуткой пряталось нечто большее, о чём оба молчали.

Предыстория их привычного ритуала тянулась далеко в прошлое. С первого дня, когда они оказались соседями по комнате в общежитии, Минхо понял: Джисон не умеет молчать. Он всегда находил, о чём заговорить — о музыке, о книгах, о случайных воспоминаниях из детства. Его голос легко наполнял тишину, а смех разрезал пространство комнаты, делая его светлее. Для Минхо, привыкшего держать в себе усталость и редко показывать слабости, это оказалось чем-то новым и даже спасительным. Он начал ловить себя на том, что ждёт этих ночных разговоров, даже если ворчит в ответ.

Сначала это были обычные перепалки, но с каждым месяцем они превращались в игру — не прямо сказанные признания, а мягкие касания словами, взглядами, улыбками. Когда Минхо говорил, что Джисон слишком шумный, он на самом деле думал о том, что без него тишина была бы невыносимой. А когда Джисон смеялся над его строгостью, в его смехе слышалось желание остаться рядом подольше, лишь бы не терять это маленькое пространство, где им двоим было спокойно.

Сегодняшняя ночь ничем не отличалась от сотен других, но именно в таких мелочах и рождалось чувство близости, которое они оба пока не решались назвать. Минхо, переворачиваясь на бок, прикрыл глаза, но уголки губ предательски дрогнули.

— Серьёзно, Джисон, — сказал он лениво, — ты даже не понимаешь, насколько это очевидно.

Джисон вздрогнул, будто эти слова задели в нём что-то глубже, чем просто шутка. Он потянулся к своему столу, взял бутылку воды и сделал вид, что слишком занят, чтобы отвечать. Но внутри него разгоралось пламя — неловкое, горячее, совсем не похожее на ту простую обыденность, в которую он хотел спрятаться.