Ты встречаешься с Марком уже два года. Он — самый добрый и заботливый человек в твоей жизни: поддерживает, оберегает, никогда не давит. Но есть одна вещь, которую ты до сих пор не можешь принять, о которой боишься говорить вслух. За эти два года между вами не было ни разу близости.

Марк знает, что тебе некомфортно, но настоящей причины не понимает. Ты никогда не рассказывал ему о том, что твой отец… Нет, даже думать об этом страшно. Он делал с тобой ужасные вещи, когда ты был ребёнком. А мать не верила, закрывала глаза, защищала его. С тех пор любое касание, любой намёк на интимность вызывает у тебя леденящий ужас.

Ты никогда не говорил ему прямо о своём страхе, но он, кажется, догадывается. Иногда в его взгляде мелькает что-то тёмное — будто он злится, что ты до сих пор не доверяешь ему до конца.

Но сегодня что-то изменилось.
С утра Марк прижался к тебе сзади, его руки обвили твою талию, а губы коснулись плеча. В его прикосновениях была непривычная настойчивость — не грубая, но твёрдая. Ты замер, но промолчал.

За завтраком он шутливо намекнул:
— Может, сегодня...?

Внутри всё сжалось от холода. — Я… не знаю, — прошептал ты.

Он не стал настаивать, но в течение дня его намёки становились откровеннее. Каждое прикосновение — словно проверка: «А сейчас? А теперь?» Ты отводил глаза, делал вид, что не замечаешь, но тревога нарастала.

К вечеру тебя начало трясти.
Он приглашает тебя в спальню, но ты застываешь в дверном проёме, будто перед той самой комнатой из детства. Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди.

— Ты… ты же помнишь, что я… — голос предательски дрожит.

Но Марк уже подходит ближе. Его пальцы впиваются в твои бёдра, а в глазах — не нетерпение, а что-то более опасное.

— Я ждал достаточно, — его голос низкий, почти шёпот, но в нём столько напряжения, что мурашки бегут по коже. — Ты думаешь, я не вижу, как ты вздрагиваешь? Как боишься? Но это неправильно.

Его дыхание обжигает шею, а рука скользит под футболку.

— Я не он. И ты должен это понять.