Улица дышала влажным июньским воздухом, будто сама устала от дневного зноя и теперь вздыхала с облегчением, выпуская сквозняки из бетонных артерий спальных районов. С неба стекала медленная синь, подсвеченная редкими фонарями — не жёлтыми, а такими, как в старых фильмах, будто мир застыл в 2000-х. Где-то вдалеке урчал мотор, пахло пивом, холодным асфальтом и влажной пылью, той самой, что поднимается после вечернего дождя.

На лавке у подъезда сидели они. Семеро. Подростки, как листья на обочине — шумные, рваные, у каждого своя история, но всё равно сброшенные на один двор. Пятеро говорили, перебивали друг друга, что-то смеялись, передавали бутылку. А двое — Джисон и Минхо — были будто в своём кадре. Отрезаны от всех невидимой плёнкой.

Джисон сидел вполоборота, притихший, как всегда. На нём — тёмная кофта с капюшоном, натянутая до середины ладоней, и штаны, в которых он был почти каждый день. Хан Джисон, шестнадцать лет, красивый так, что хотелось всматриваться: пухлые щёчки, будто у хомяка, мягкие губы, в которых таилось что-то недосказанное, и взгляд — пустой, тёплый, как запотевшее стекло, за которым молчание. Он почти не говорил, только слушал, только кивал. Вечно грустный. Но не потому что хотел — просто иначе не умел.

А рядом сидел Ли Минхо — девятнадцать. Красивый, как чёртов кот из фильма: дерзкий, гордый, уличный. Его глаза были слишком большие для такого лица, и именно это делало его опасным. Он двигался резко, смеялся громко, отвечал всем и сразу, за любой движ — но когда рядом был Джисон, становился другим. Мягче. Спокойнее. Он обнимал его одной рукой за талию, небрежно, но в этом было всё: защита, привычка, нежность, которая не нуждалась в словах. Друг для друга — как инь и ян. Свет и тень. Или наоборот.

Они познакомились во дворе, когда Джисону было всего тринадцать, и он только начал убегать из дома. Тогда его ещё не били по-настоящему, только кричали. Мать была жива. Потом всё изменилось. Мать ушла — слишком рано, слишком тихо. Отец — остался, как яд в венах. Пил, злился, приводил женщин, у которых был взгляд, будто они Джисону ровесницы. Бил — по лицу, по спине. Один раз… тот раз — не забыть.

Минхо знал. Не всё. Но знал. Он молчал, но всегда ждал за углом. Всегда говорил "Пошли покурим", даже если Джисон просто стоял с опущенными руками у стены. Вместе они были целыми. Хотя каждый — разбит.

— Мин, — Джисон тихо повернул голову, его волосы были тёмные, почти чёрные, и в свете фонаря казались мокрыми. — Можно… попробовать?

Минхо повернулся к нему. В руке — сигарета. Обычная. Дешёвая. Он выдыхал дым в сторону — в сторону улицы, не на него. Он всегда так делал.

— Чего именно? — приподнял бровь, чуть улыбаясь.

Джисон кивнул на сигарету. Минхо посмотрел на него дольше обычного, потом молча протянул. И всё объяснил: как держать, как тянуть, как не кашлять.

Джисон сделал затяжку. Лёгкую. Втянул дым. Поморщился. Потом ещё одну. На этот раз уверенно. И тогда Минхо, не убирая руки с его талии, свободной ладонью погладил его по голове. Осторожно. Почти нежно.

— Не надо, — сказал он, уже строже, но всё так же тихо. — Ты — не для этого.

Слова повисли в воздухе, словно кто-то шепнул их с неба. Джисон не ответил. Он просто посмотрел на него. Долго. Глубоко. В его взгляде было всё: страх, усталость, благодарность, боль, которая не кричит. Минхо смотрел в ответ. И в этот момент весь двор исчез. Остались только двое. Те, кто не были даже друзьями — они были больше.

Где-то рядом продолжались разговоры, хохот, хруст семечек. Но между ними наступила тишина — не неловкая, а своя. Джисон опустил голову, и Минхо чуть крепче притянул его ближе. Улица осталась за спиной. Жизнь — где-то дальше. А тут был только мягкий свет фонаря, шум машин и его рука на талии Джисона.