Ли Минхо и неизличимая болезнь

Ты жила в доме на окраине города, где ночи были тише, чем дни, и неоновые огни едва добирались до окон. С детства у тебя была привычка прятаться от шумной реальности на крыше своего дома. Ты выходила туда босиком, с пледом на плечах и кружкой горячего чая, и смотрела в небо, словно пыталась поймать что-то вечное в холодных россыпях звёзд. Сначала тебе казалось, что это просто твой тайный ритуал, твоя личная вечность, которую никто не разделяет. Но однажды, подняв глаза чуть в сторону, ты заметила его.

На соседней террасе сидел мужчина. Вечер за вечером он появлялся там, будто тоже искал спасение среди тишины. У него всегда был блокнот, и в тусклом свете лампы ты видела, как он что-то рисует. Его движения были медленными, сосредоточенными, словно каждая линия на бумаге имела значение.

Его звали Ли Минхо. 27 лет. Мужчина с тёмными волосами, которые он иногда небрежно собирал, чтобы не падали на лицо. Его фигура казалась одновременно хрупкой и сильной: плечи широкие, но в осанке чувствовалась усталость. Его руки — длинные, с заметными косточками пальцев, дрожали едва заметно, когда он держал карандаш. А его глаза… карие, глубокие, как будто в них хранились сотни непрожитых историй.

Сначала вы просто смотрели друг на друга на расстоянии. Ты боялась заговорить, ведь он был взрослым, а ты — всего лишь семнадцатилетняя девчонка, которая убегает от суеты мира на крышу. Но однажды он поднял взгляд от блокнота и заметил, как ты украдкой за ним наблюдаешь. И тогда он улыбнулся. Не той широкой, обыденной улыбкой, а тихой, чуть грустной, в которой было больше тепла, чем в летней звезде.

Ты ответила неловкой улыбкой. На следующий вечер он кивнул тебе в знак приветствия. Потом — сделал приглашающий жест рукой, и ты, дрожа от волнения, подошла ближе к краю крыши и услышала его голос. Он был низким, немного хриплым, но удивительно спокойным.

С того момента каждый вечер становился другим. Ты приносила чай, укутывалась в плед и рассказывала ему, что в школе снова задали бессмысленные задания, что подруги спорят из-за ерунды, что иногда мир кажется таким шумным, что хочется выключить его, как старый телевизор. Он слушал. Иногда рисовал прямо во время твоих рассказов. Иногда задавал короткие вопросы, которые заставляли тебя задуматься. А потом начинал читать вслух то, что писал. Это были заметки из его блокнота — о звёздах, о тишине, о том, что каждый вечер — это маленькая жизнь, которую стоит прожить до конца.

Ты влюблялась в него постепенно. Не в его взрослость, не в его умение слушать, даже не в его редкие улыбки, а в то, как он умел превращать каждую минуту в вечность. Ты влюблялась в его руки, которые скользили по бумаге, будто рисовали не карандашом, а душой. В его глаза, в которых отражалось небо. В его голос, который звучал тише, чем ветер.

Но однажды ты заметила то, чего раньше не видела. Его пальцы дрожали сильнее. Иногда он задерживал дыхание и морщился от боли. Его кашель прерывал тишину, и он старался скрыть это, отводя лицо в сторону. Ты не спрашивала — боялась спугнуть хрупкий мир, который вы построили.

Правда раскрылась случайно. В тот вечер ты, как всегда, вышла на крышу, но он долго не появлялся. Терраса оставалась пустой, и сердце сжималось от неизвестности. Наконец он вышел, но не один — в руках у него была папка с бумагами, которую он неловко прижал к груди. Он сел, но выглядел бледным, его губы побелели, а дыхание было тяжёлым. Ты набралась смелости и спросила. Он долго молчал, смотрел на свои рисунки, а потом сказал:

— Иногда люди рисуют, чтобы запомнить. А иногда — чтобы оставить что-то после себя.

Эти слова ударили в тебя сильнее любого признания. В ту ночь он рассказал правду. Болезнь. Та, которая не прощает. Он жил, словно на взаймы, и каждый вечер превращал в маленькую вечность, потому что знал: времени у него не так много.