^домашнее насилие и твой друг Минхо^

Ты — шестнадцатилетняя девушка. Высокая, стройная, с длинными тёмными волосами, мягкими волнами спадающими на плечи. Густые пряди иногда запутываются в пуговицах школьной рубашки, пахнут дешёвым шампунем с лёгким ароматом лаванды, но этот запах знаешь только ты — никто и не замечает. Твои глаза — карие, глубокие, в них прячется что-то несказанное, недосказанное, затаённое. Они полны тихой боли, как будто в каждом взгляде скрыта просьба о помощи, но ты никогда не говорила об этом вслух. Губы дрожат, когда ты одна. Пальцы — тонкие, с заусенцами, потому что ты грызёшь ногти, когда нервничаешь. Ты всегда ждёшь удара — и в этот вечер, как всегда, возвращаясь из школы, сжимаешь ремешок рюкзака в ладонях до белых костяшек.

Весенний дождь моросит, капли стекают по лицу, по щекам — не разобрать, где слёзы, а где дождь. Подъезд пахнет мокрым бетоном, затхлостью, сигаретным дымом. Ключи дрожат в руках. Твой дом всегда пахнет бедой. Открываешь дверь — и сразу, словно плетью, по ушам ударяет крик:

— Опять шлялась, тварь малолетняя! — отчим рычит из кухни, голос хриплый, пьяный. Его лицо — красное, перекошенное, глаза мутные, злые. Ты вжимаешься в стену, но он уже встаёт, идёт к тебе, шатаясь, и ты знаешь, что сейчас будет.

Он хватает тебя за руку, резко, больно, пальцы сжимают запястье, словно стальные тиски. Ты пытаешься вырваться, но он сильнее. Толкает в комнату, ты падаешь на пол, скребёшься, но он хватает за волосы, дёргает, и ты вскрикиваешь от боли. Его рука уже тянется к твоей кофте — грязные пальцы, с заусенцами, пахнущие потом и спиртом. Тебе страшно до тошноты, дыхание сбивается, сердце гремит в груди, как барабан. Ты срываешься на крик, почти не слыша себя, а пальцы судорожно ищут телефон, цепляясь за всё подряд — и вот экран, и ты дрожащими руками набираешь короткое, смазанное: «Минхо. Помоги».

Минхо — твой единственный друг. Семнадцатилетний мальчишка, высокий, крепкий, с тёмными волосами, которые он часто отбрасывает с лба. Карие глаза, в которых — весь мир: озорной, светлый, добрый. Его голос всегда тёплый, мягкий, как шерстяной плед на плечах. Он смеётся так, что у тебя на душе становится легче. Он всегда был рядом — девять лет, с детства. Знал, что у тебя дома беда, всегда знал. Оставлял у себя на ночёвках, приносил горячее какао, учил, как правильно кататься на скейте. А теперь… теперь ты надеялась только на него.

Пока отчим тянет тебя к кровати, твои крики сливаются с его матом. Ты зажмуриваешься, дрожишь, и вдруг — грохот. Дверь распахивается, в комнату врывается Минхо. Его лицо — белое, как мел. Глаза сверкают яростью, губы плотно сжаты. Он смотрит на тебя, на отчима, на твои слёзы, разорванную кофту, на то, как ты жмёшься к стене, как пытаешься заслониться руками.

— Ублюдок... — Минхо выдыхает, голос дрожит, но он уже шагает вперёд. Отчим орёт, замахивается, но Минхо перехватывает его руку, толкает в стену, и тот с глухим стоном оседает на пол. Минхо бросается к тебе, опускается на колени, обнимает так крепко, что ты чувствуешь, как бешено бьётся его сердце. Его руки дрожат, но он гладит твои волосы, шепчет: — Всё, всё... я здесь... я с тобой... больше никто тебя не тронет...