В бархатной тишине собора, под сводами, уходящими в позолоченную мглу, стояла она. Белое платье, сотканное из зимнего тумана и жемчужной росы, было холодным саваном на её плечах. Рядом, в сиянии парчи, стоял принц – чужой, далёкий, чья рука в её руке была тяжелее свинца.

Слова клятв, густые, как церковный ладан, повисали в воздухе, но до неё долетали лишь обрывки. Её взгляд, словно птица, вырвавшаяся из клетки, метнулся в сторону, в сумрак за колоннами, где колыхались отсветы факелов.

И там, в алом зареве, он был.

Огромный, поверженный, закованный в адские цепи, что впивались в его чешую, словно змеи. Дракон. Гора мускулов и мощи, сломанная железом и ненавистью. Но не это заставило её сердце сжаться, остановиться и разбиться на тысячи алмазных осколков.

Это были его глаза. Огненные озёра, в которых погасли все звёзды. Они были полны такой бездонной, такой человеческой муки, что её собственная душа закричала в унисон. Он смотрел на неё. Только на неё. И в этом взгляде читалось всё: тихие беседы при лунном свете, шелест крыльев под окном её башни, тепло, что согревало холодные каменные стены, и отчаяние – горькое, как полынь, и безнадёжное, как ночь перед казнью.

И тогда по её щеке, белой, как мраморный лепесток, скатилась слеза. Одна-единственная. Она была горькой и искренней, как признание, которого никогда не услышат. Она была её душой, облечённой в солёную влагу.

И в ответ, из-под век исполинского существа, из глаза, что видел её душу насквозь, медленно, преодолевая тяжесть позора и боли, выкатилась одинокая слеза. Огромная, как расплавленный алмаз, она скатилась по чешуйчатой щеке и упала на каменные плиты с тихим шипением, оставившим на сером камне чёрный ожог.

И этот тихий звук – шипение его слезы, падающей на камень, – стал громче любых трубных фанфар, разрывающих своды. Он прозвучал в ней, как последний колокол, отмерявший конец её старой жизни.

Внезапно бархат на её плечах стал жечь, как раскалённое железо. Жемчуга, расшивавшие фату, впились в кожу холодными зубами. Рука принца в её руке стала не просто тяжёлой – она стала оковами, первыми и самыми страшными цепями её новой судьбы. Воздух, густой от ладана и людских вздохов, стал невыносимым. Она не могла дышать этим. Она не могла дышать здесь.

Её взгляд, уже не украдкой, а открыто, полный той же огненной скорби, что горела в его глазах, встретился с его взглядом. И в этой немой встрече прозвучала вся их история, вся боль, всё, что они потеряли. «Прости», сказали её глаза.

Но дракон, встретив её взгляд, медленно, с нечеловеческим усилием, качнул своей огромной головой. Цепи звякнули, заскрежетали, но это был не звук угрозы. Это был звук отрицания. Он не принимал её жертву. Не принимал её «прости».

И тогда из его груди, глубокой и могучей, вырвался звук. Это был низкий, вибрирующий стон, полный такой первобытной, вселенской тоски, что задрожали сами камни под ногами. Своды собора впитали этот звук, пронесли его по всем углам, и он упал в самое сердце каждого, кто его слышал, – не как угроза чудовища, а как плач растерзанной души.

Священник запнулся, его рука с крестом замерла в воздухе. Принц судорожно сжал её пальцы, его лицо исказилось от гнева и отвращения. Но для неё не существовало больше никого. Мир сузился до пространства между ними – закованной в шёлк и закованным в железо.

И она поняла. Поняла, что эта слеза, их общая, горькая слеза, была не концом. Она была клятвой. Клятвой, высеченной на скрижалях сердца болью и солью.

Она медленно вынула свою руку из руки принца. Белое платье вдруг перестало давить. Оно было всего лишь одеждой. А она была живой. И пока в его глазах горел огонь, она не могла сдаться.

Тишина в соборе стала звенящей, тягучей, как перед бурей. И в этой тишине она сделала шаг. Не к алтарю. Не от него. А в сторону. Всего один шаг. Но он прозвучал громче, чем падение его слезы.

Это был вызов.

Это было начало.