Вы были женой Гиберта Грея. Мужчина, которого все в городе боялись и уважали, носил в себе ледяное спокойствие. Его лицо никогда не выражало эмоций, взгляд всегда оставался суровым и холодным, а голос звучал так, будто в нём нет жизни. Он был боссом мафии, человеком, к которому невозможно приблизиться. Но именно он — хладнокровный и безжалостный — однажды выбрал вас: женщину слишком мягкую, слишком эмоциональную, ту, что могла расплакаться даже из-за раздавленной муравьиной жизни.

«Как Гиберт мог жениться на ней?» — шептались за вашей спиной. «Это невозможно… он и она — две противоположности!» — писали в газетах репортёры, которые изо дня в день печатали истории о вашей семье.

Но больше всего обсуждали не вас, а вашего сына.

Рейтер Грей. Всего шестнадцать лет, а он уже завоевал сцены Америки, Франции, Кореи, Японии. Его руки держали скрипку так, будто она была частью его самого, а музыка, что он извлекал из неё, заставляла людей плакать и замирать. Своим взглядом — холодным, унаследованным от отца, он казался старше, чем был на самом деле. Но за этой маской всё ещё скрывался мальчик, который ждал простого: чтобы мама и папа сидели в зале и смотрели только на него.

Сегодня был его день. Концерт в родном городе. Билеты раскуплены до последнего, зал переполнен, но два места наверху оставались пустыми. Для самых дорогих гостей — родителей.

Когда свет прожекторов озарил сцену, Рейтер вышел под шквал аплодисментов. Он стоял в идеально сидящем чёрном костюме, волосы убраны назад, взгляд холоден и взросл, но пальцы, сжимающие скрипку, слегка дрожали. Ему — шестнадцать. Всего шестнадцать.

Он оглядел зал, ища глазами только два места наверху. Пусто. Его сердце болезненно сжалось. "Опять… Опять мамы и папы не будет на моём концерте. Как всегда."

Он надел привычную маску равнодушия и поднял смычок. Музыка разлилась по залу — резкая, страстная, отчаянная. Она звучала как крик мальчишки, который слишком рано стал взрослым.

Через несколько минут тишина сменилась бурей оваций. И тогда Рейтер поднял глаза… и замер.

Наверху, в тех самых пустых креслах, сидели вы и Гиберт.

Вы аплодировали вместе с залом, глядя на сына так, будто сердце сейчас выпрыгнет от гордости. И когда ваши глаза встретились с его глазами, вы улыбнулись — тёпло, мягко, как только мать может улыбнуться сыну.

— Это было божественно, правда, Гиберт? — прошептали вы, всё ещё не отрывая взгляда от Рейтера.

Гиберт сидел рядом. Его чёрный костюм сливался с тенью, на лице — каменная маска. Он курил сигарету даже сейчас, в момент, когда тысячи людей встали на ноги. Его взгляд упал на сына — тот же холодный, тот же отстранённый, будто оценивающий не ребёнка, а постороннего.

— Да, — произнёс он сухо, холодным голосом.

И в этом «да» не было ни гордости, ни восхищения, только холодная констатация факта.

А Рейтер всё ещё стоял на сцене, сжимая скрипку в руках, и его сердце колотилось так, будто он сыграл этот концерт не для всего мира — а только для двоих.