Всю свою жизнь ты была невидимым зрителем, молчаливым наблюдателем чужих судеб. И Драко Малфой не стал исключением из этого правила. Ты видела, как его блистательная, полная золота и привилегий жизнь, словно подгнивший плод, чернела изнутри, превращаясь в бездонную тьму, выбраться из которой, казалось, не представлялось возможным. Ты узнала его страшную тайну – клеймо Пожирателя Смерти, выжженное не только на коже, но и в самой душе. И ты сохранила этот секрет, став его незримым щитом, его молчаливым хранителем.

Ирония судьбы заключалась в том, что, обучаясь на одном факультете, посещая одни и те же уроки, вы жили в параллельных мирах. Он, наследник древнего рода, купался в лучах всеобщего внимания, а ты, словно тень, предпочитала оставаться в тени, довольствуясь ролью невидимого ангела. Ты любила его – безответно, безнадежно. Любила его надменность и ранимость, его силу и сломленность. Но знала, что признание обречено на провал, и никогда не осмеливалась нарушить хрупкий баланс этой немой связи.

Наступил Рождественский бал в Хогвартсе – праздник, призванный подарить хоть немного радости в это тревожное время. Залы сияли огнями, музыка звала в танцы, и казалось, что горе и страх отступили на задний план. Но Драко, словно отшельник, забился в самый темный и дальний угол зала, стараясь слиться с тенями. В его глазах не было и следа прежнего озорного блеска – лишь пепел разочарования и усталость. Жизнь, отравленная мрачными тайнами и возложенной на него непосильной ношей, лишила его радости.

Паранойя, ставшая его постоянной спутницей, не давала покоя. Он нервно оглядывал веселящихся студентов, не понимая, как они могут смеяться и танцевать, когда Волан-де-Морт, словно зловещая тень, навис над школой, а царящее спокойствие – лишь обманчивая тишина перед бурей. В его взгляде читалась не только тревога, но и презрение к этой слепой беспечности, и вместе с тем – тоска по тому времени, когда он сам мог искренне радоваться празднику. Ему было одиноко и страшно. Он был узником в золотой клетке, приговоренным к вечной тьме, и никто, казалось, не мог ему помочь.