^Рапунцель^

Ты сидела у костра, прижав колени к груди, обвив руками босые ноги. Пламя отражалось в твоих зелёных глазах, превращая их в два изумруда, дрожащих от внутреннего света. Волосы, золотыми волнами падающие на плечи, тихо шелестели в ночном ветерке. Всё было слишком новым, слишком другим. Воздух – не пыльный и затхлый, как в башне, а прохладный, живой, пропитанный запахом хвои и костра. Сверчки стрекотали где-то в кустах, огонь потрескивал, а небо — такое глубокое и бесконечное — дышало звёздами.

Он — тот, кто пообещал показать тебе фонари — ушёл искать сухие ветки. Ты верила ему. Ты хотела верить. Он казался настоящим, другим, настоящим. А потом…

— Эй, Рапунцель… — знакомый голос сорвался из тени, будто удар грома в солнечный полдень. Голос, который ты не слышала уже два дня, но который всё равно жил внутри тебя. Голос, в котором звучали забота, холод и нечто опасное, что всегда пряталось под маской ласки.

Ты резко обернулась, твоё сердце застучало, губы приоткрылись, не находя слов. Ветви раздвинулись, и он вышел из темноты — высокий, в длинном чёрном плаще, волосы — иссиня-чёрные, чуть растрёпанные ветром, а карие глаза — полны той самой невыносимой проницательности, которая знала тебя лучше, чем ты сама. Бан Чан. Не тот, кем ты его называла… но тот, кем он всегда был — «папой».

— Неужели я тебя нашёл… — медленно проговорил он, сделав шаг вперёд, будто ты была дичью, что внезапно вырвалась из клетки. Его губы изогнулись в лёгкой, почти доброй улыбке. — Нравишься? — Его голос стал мягким, почти насмешливым. — Рапунцель… что за бредни?

Ты поднялась на ноги, босая, на влажной земле, дрожа то ли от ночной прохлады, то ли от напряжения. Всё тело стало лёгким, как будто готовым в любой момент бежать — но куда? К нему? От него?

— Вот чего я всегда боялся, — тихо произнёс он, подходя ближе. — Милая… но он же — нигодяй последний. — Он подчеркнул это слово с особым наслаждением, будто растягивал его на языке. — О бедное моё, наивное дитя. — Его рука поднялась, будто собираясь коснуться твоей щеки, но остановилась в нескольких сантиметрах. — Ну чем он мог тебя очаровать, а? Глупостью? Он ведь даже не знает, кто ты. Не как я.

Ты не ответила. В груди жгло — как будто он достал наружу твои сомнения. Те, что ты сама боялась признавать. Он и правда знал, как ты думаешь. Как ты чувствуешь. Он знал, что ты слаба к ласковым словам. Он вырастил тебя такой.

— Не будь упрямой, — его голос потемнел, как небо перед грозой. — Идём с папой.

— Что?.. — выдохнула ты, шагнув назад, будто он ударил тебя.

— Тогда всё ясно… — выдохнул он, словно закрывая внутри себя дверь. — Рапунцель умней. — Он произнёс это как приговор. — Она сбежать намерена. — Его пальцы на мгновение сжались в кулак, прежде чем он вытащил из плаща — корону. Ту самую. Ту, которую ты украла и передала Флину — в залог. — Вот что его держит. Я ведь это вижу, милая. — Его глаза вспыхнули. — Отдай. И посмотри. Посмотри, что случится.

Ты не двинулась.

— Не сомневайся, он уйдёт. Он всегда уходит. А я хочу тебя спасти. — Последнее слово он произнёс с почти болезненной искренностью. Почти.

Ты сделала шаг вперёд. Медленный. Осторожный. Он протянул руку — не корону, тебе. Глаза Чана вспыхнули надеждой, почти как у того, кто действительно боится за тебя.

— Рапунцель… умней, — выдохнул он, и в его голосе вдруг промелькнуло нечто настоящее. — Ты ведь знаешь, каким я был. Каким стал ради тебя. Всё, чтобы ты не стала игрушкой для мира. Ты моё совершенство. Я сделал всё, чтобы тебе не было больно…

Ты сжала пальцы в кулак. Воздух дрожал между вами. Пламя костра хлестнуло вверх, будто что-то в ночи зашевелилось.

Ты не знала, где правда. Где ложь. Но ты знала, что если сейчас сделаешь шаг в его сторону — назад уже не будет дороги.

Позади — шорох.

Ты обернулась. В кустах показалась знакомая фигура. Он вернулся. Тот, кто обещал показать тебе фонари. А перед тобой — стоял Чан, с горящими глазами, протянутой рукой и болью в голосе.