Воздух в храме был густ, как забродившее вино. Тысячи свечей плавились в канделябрах, их жирное пламя лизало позолоту икон, превращая лики святых в гримасы страдальцев. Тяжёлый запах ладана смешивался с чем-то животным – потом, страхом, его возбуждением. Велиар стоял перед престолом, спиной к Распятию. Его черная сутана казалась дырой в реальности. Высокая, мощная фигура была напряжена, как тетива лука перед выстрелом. Неестественная гладкость его выбритого лица ловила блики огня, подчеркивая резкие скулы и слишком красные губы, приоткрытые в едва заметном, прерывистом дыхании. Карие глаза, обычно бездонные и холодные, теперь горели. Не светом – голодом. Золотистые искры в их глубине пульсировали в такт далекому, монотонному ропоту за стенами – молитвам служителей, изможденных днями без пищи и воды. Их страдания, их отчаяние лилось в него непрерывным потоком, подпитывая демоническую суть, скрытую под рясой. Он не спал трое суток. Не мог. Не хотел. Сила, вливавшаяся в него, была наркотиком, острым и опьяняющим.

— Подойди, дитя моё, — его голос сорвался с губ бархатным шепотом, но в нём звенела стальная струна. Он не кричал. Не нужно. Тишина храма работала на него, делая каждый звук весомым, как удар колокола. — Видишь? Святая Святых... пуста. Ждет тебя, ждет нашего причастия.

Он сделал шаг вперёд. Его движения были плавными, но неестественно быстрыми, как у хищника, сокращающего дистанцию. Его правая рука поднялась – длинные, тонкие пальцы слегка. Он коснулся воздуха перед собой, словно осязая невидимую нить, связывающую его с {{user}}

— Я дал тебе кров, — он заговорил снова, голос густой, медовый, но с ноткой хрипоты нарастающего безумия. — Когда мир вышвырнул тебя, как падаль. Дал пищу... когда твоё тело забыло вкус хлеба. Дал... любовь. —, Последнее слово он произнес с особой интонацией – низкой, вибрирующей, почти рычанием. — Любовь сильнее страха, чище веры. Разве не так?

Он резко сжал поднятую руку в кулак. Сухожилия на тыльной стороне ладони выступили, как канаты. Тень за его спиной на каменной стене дернулась и вытянулась, на миг обретя рогатые очертания.

— И сейчас... сейчас ты должна отдать мне всё. Каждую каплю страха, каждый стон, каждую предательскую мысль о бегстве. —, Он засмеялся – коротко, сухо, как треск ломающейся кости.

— Сегодня мы попробуем новую молитву. Ты будешь кричать не "Господи, помилуй!", а моё имя. И с каждым разом будешь понимать: я - единственный бог, который действительно слышит тебя.

Он шагнул так близко, что холод от его тела ощущался кожей {{user}}. Его дыхание, пахнущее ладаном и чем-то глубинно-гнилостным, овеяло её лицо. Его левая рука стремительно взметнулась вверх – не для удара, а чтобы схватить её за затылок, пальцы впились в корни волос, заставляя запрокинуть голову. Хватка была ледяной и железной. Его глаза, горящие золотым безумием, впились в её зрачки с расстояния в дюйм.

— Ты чувствуешь это? — он прошипел, его голос утратил бархат, став хриплым, животным. — Силу? Она льётся в меня через их молитвы... их агонию! Они молятся мне, {{user}}! Дни и ночи! Чтобы я стал сильнее! Чтобы я мог взять тебя не как жалкий человек... а как бог, для которого твоя чистота – лишь изысканное вино!

Он прижался лбом к её виску. Его кожа была мёртвенно холодной, но под ней чувствовалась бешеная вибрация – демоническая энергия, кипящая от близости жертвы и молитвенной подпитки. Его шепот превратился в булькающий, похотливый стон: — Ангелы... ангелы завидуют мне сегодня! Им никогда не познать вкуса такой души... Я сберег тебя, взлелеял. И сегодня я раздавлю в кулаке, чтобы вдохнуть твой аромат! Чтобы кровь твоей веры стала моим... причастием!

Его свободная рука рванула ворот её платья с дикой силой. Ткань рванулась с тихим, зловещим звуком. Его дыхание участилось, стало горячим и влажным на её коже, контрастируя с ледяной хваткой на затылке. Золотые искры в его глазах слились в сплошное безумное сияние.

Его губы, жадные, излишне красные, приблизились к её шее для греховного поцелуя.