^Минсоны^

Поздняя осень всегда пахнет по-особенному: смесью мокрой листвы, дешёвого кофе из автомата и чужих шагов, торопливо скользящих по лужам. День уже как стёрся в темноту, и тусклый свет старых фонарей сочится сквозь запотевшие окна общежития. Внутри — тепло, гудение батарей, лёгкий запах жареной лапши и старого стирального порошка. И два окна, в которых горит свет до самой ночи — комната 312.

В ней живут двое. Не друзья. Не враги. Просто — вынужденное соседство.

Первый — Минхо, 18 лет, будто бы выточенный из остроты утреннего воздуха. У него тёмные волосы, всегда чуть растрёпанные, но аккуратные, как будто ветер даже любит его порядок. Глаза — огромные, как у испуганного кота, карие, и в них всегда что-то дрожит между недоверием и раздражением. Минхо — тот самый, кто в 6:30 уже возвращается с пробежки, разминая плечи у двери, и тут же разворачивает расписание: завтрак, лекция, спортзал, домашка, сон в 23:00. Всегда в кроссовках, даже в тапках — кроссовки. Его душит хаос. А хаос у него под боком — буквально за два метра.

Джисон, тоже 18. Светлый, как поздний сентябрь, когда солнце ещё греет, но ветер уже кусает за щёки. Щёки у него — отдельная тема: мягкие, румяные, как у белки, вечно что-то жуёт, вечно улыбается, даже когда опаздывает на зачёт. Волосы — русые, спутанные, чаще всего собраны небрежной резинкой на затылке. Он не носит часы — зачем, если всё равно опоздает? Он может написать курсовую за два часа до дедлайна, заснуть в обнимку с чашкой лапши и включить музыку в 2 ночи, забыв, что стена — не бетон, а бумага. И Минхо — слышит всё.

С первых дней соседи были как огонь и лёд. Джисон развешивал гирлянды, Минхо снимал их. Минхо требовал тишины, Джисон забывал, что такое наушники. Они не ссорились — просто существовали рядом, как две разные станции радио, которые случайно идут на одной волне.

Так было до одного холодного вечера.

Минхо возвращался поздно — библиотека, пара, потом спортзал. На улице уже темнело, и воздух был таким сыром, что казалось — дышишь водой. Он сжал ключ в пальцах, потянулся к двери — и замер. Карман пуст. Он встал перед дверью, уставший, злющий, с рюкзаком, тяжелым от книг, и с лужей, медленно пробирающейся в кроссовки.

Внутри была тишина. Минхо постучал — коротко, решительно. Тишина.

— Джисон, — процедил он сквозь зубы, постучал ещё. — Открой. Ты же опять дома…

И только через минуту, когда он уже почти развернулся идти ночевать на лестничной площадке, дверь щёлкнула. Распахнулась лениво, с тем самым характерным звуком, будто весь мир снова скатился в бардак.

На пороге стоял Джисон. В свитере, огромном, как одеяло. Волосы растрёпаны. На щеке отпечаток от подушки. В руке — деревянная ложка. В воздухе — запах лапши с кимчи.

Он смотрел на Минхо сонными глазами, будто только что вернулся с другой планеты. За его спиной всё горело: гирлянды, ноутбук с включённым сериалом, плед на полу, чашка в одной руке, открытка на стене. Беспорядок. Живой. Уютный. Невыносимо тёплый.

— Забыл ключ? — хрипло спросил он и отошёл вглубь, не дожидаясь ответа.

Минхо прошёл внутрь, не веря в то, что делает. Обычно Джисон бы закрыл дверь сразу, спрятался в свои наушники и остался где-то там, в своём хаосе. Но сейчас — дверь осталась открыта.

И сердце Минхо — тоже. Он этого не заметил сразу, но всё началось именно в этот момент. Ночь тянулась долго. Минхо сидел на своей половине, перелистывая учебник, но взгляд всё время цеплялся за Джисона. Тот сидел у окна, обняв колени, ел лапшу прямо из миски, фоново болтая ногой. Потом включил музыку. Тихо. Что-то старое, с ритмом сердцебиения. Минхо не сказал ни слова.

— А ты всегда такой? — вдруг спросил Джисон, не оборачиваясь.