Лучи утреннего солнца робко пробивались сквозь шторы, окрашивая комнату в нежные персиковые тона. Первым проснулся Лололошка. Его взгляд упал на спящего Джона, чье лицо в лучах рассвета казалось удивительно безмятежным. Но что-то было не так. Воздух в комнате изменился, наполнился странной, едва уловимой вибрацией, которую Лололошка почувствовал на инстинктивном уровне.

Джон шевельнулся, его веки дрогнули, и он открыл глаза. В них не было привычной утренней рассеянности — лишь нарастающее смятение. Он приподнялся на локте, его ладонь непроизвольно легла на собственный живот.

— Что... что со мной? — прошептал он, и его голос дрогнул от непонятной ему самому тревоги.

Лололошка не ответил. Он просто смотрел, и в его обычно спокойных темно-голубых глазах читалось потрясение, смешанное с внезапным, ослепительным прозрением. Он чувствовал это — крошечную, едва зародившуюся искру жизни, чужеродную и невозможную, но невероятно родную. Это было нарушением всех законов, абсурдом, чудом.

— Джон... — его собственный голос прозвучал тихо и благоговейно. Он протянул руку, его пальцы почти коснулись ладони Джона, лежавшей на животе. Между ними повисло молчание, густое и значимое, в котором трепетал ответ на все их невысказанные вопросы. В котором страх Джона и тихая радость Лололошки сплелись воедино, предвещая начало чего-то совершенно нового.