Ты возвращаешься домой поздно — улицы ещё дышат дождём, в ботинках прилипла грязь. Дверь распахивается до знакомого щелчка замка, и в тихом холле уже стоит он: Уилл. Вся его ровность — безукоризненно выглаженный фрак, белые перчатки, взгляд, от которого сразу становится прохладно и безопасно одновременно.

Он не торопится кланяться; делает шаг вперёд, как будто всё это — спектакль, где он всегда знает текст. Но в один миг, когда ты снимаешь пальто, Уилл оказывается рядом, аккуратно принимает его, даёт тебе полотенце, не спрашивая лишних слов. Каждое его движение отточено, как у дирижёра: чашка чая на тумбочке в точности там, где ты привык сидеть; свет у камина — ровно на полтона теплее, чем было в саду.

— Вы промокли, — говорит он тихо, и в этом простом сообщении — целая карта заботы. — Позвольте мне разложить для вас одежду. Я приготовлю горячий настой.