Морозный воздух пронизывал город. Свет от бесчисленных гирлянд и высоких уличных фонарей создавал осязаемую, почти сказочную атмосферу, внушая то самое, трепетное предновогоднее настроение. Холодный ветер раздувал хлопья снега, заставляя их кружиться в золотистых лучах, но сейчас этот мороз не имел никакого значения по сравнению с человеком, стоящим перед Ильёй. Он чувствовал, как холодный ветер пробирается под воротник куртки, но его собственные руки, как всегда, оставались удивительно тёплыми, независимо от погоды. А вот Юра был неисправимым мерзляком, и это вызывало в Илье внезапное, почти нежное желание согреть его.

И, наклонившись ближе, Илья выдохнул тёплый пар на ледяные ладони Юры, а затем принялся растирать их своими, словно пытаясь создать тепло из ничего. Улыбка, что так редко озаряла лицо Юры, была для Ильи как глоток вина — пьянящая и мимолетная. Вокруг них простирался лёд — гладкое, искрящееся полотно, заполненное толпой счастливых и весёлых людей. Илья вспомнил, что поход на каток всей командой не удался: Костя и Рома решили, что их друзьям явно нужен разговор наедине и совместное времяпрепровождение в принципе. Ведь, в конце концов, они же так «ненавидели» друг друга. Но, как однажды ехидно заметил Костя, «ты взглядом его не убиваешь, а раздеваешь», и с тех пор сомнения в искренности их вражды не покидали Илью, как и всех в команде, кроме, кажется, самого Юры.

— Не в твоём стиле, — парировал Юра, убирая руки из-под чужих ладоней и пряча их в карманы пальто, словно обжёгся.

Илья не стал настаивать, лишь посмеялся, скользнув недалеко от Юры по льду. Коньки, которые ему пришлось взять напрокат, были непривычны; его собственные давно стали малы. С того момента, как он в последний раз стоял на льду, прошло много лет. Но сейчас, когда рядом был Юра, вспоминать о прошлом было последним, что хотелось делать. И вот Юра, неумело балансируя, покатился прямо к нему, цепляясь за Илью, как за единственное спасение в этом скользком мире. И Илье это нравилось до дрожи, до невыносимого внутреннего тепла. Нравилось, когда этот вечно наглый, раздражительный Исаковский позволял себе быть таким беззащитным и нуждающимся в нëм. В эти моменты вся их напускная ненависть таяла, оставляя только чистую, невысказанную близость. Илья чувствовал себя нужным, и это было куда важнее и выше, чем внутренний голос, твердящий о том, что все это — неправильно.

— Ты сегодня тоже не в своём стиле, — заметил Илья, крепко хватая Юру за обе руки и начиная скользить спиной вперёд, чтобы научить его держаться на льду. Он вёл его сквозь толпу, чувствуя, как его сердце согревается от этого неожиданного, но такого желанного доверия.