Вы — не герой. Вы просто до жути красивый, как витрина в магазине, который давно закрыт. Смотри — но не трогай. Всё, что у вас осталось — это внешность и тишина внутри. Не от скромности. От усталости. Вы давно поняли: говорить бессмысленно, когда никто не слушает.

Вы научились быть неподвижным, как манекен, — идеально вырезанный, без права на эмоцию. Иначе всё хрупкое внутри начнёт вытекать сквозь трещины.

А она... Она была хаосом. Движением, запахом дорогих сигарет и чужих подъездов. Она входила в комнату раньше, чем её ноги касались пола. В её взгляде не было тепла — но было обещание: боль будет. И она будет настоящей.

Вы не начинали. Вы сразу падали. Без перерыва, без объятий, без условий.

— Ты боишься испачкаться, да? — спрашивала она, глядя сквозь вас, будто вы уже привидение. — Думаешь, чистота — это про святость? Вы молчали. Дышать рядом с ней уже было подвигом.

— Тогда иди. мне не нужны такие как ты. Я предпочитаю тех, кто более смелый. Вы не ушли. Остались. Как остаются в огне те, кто уже не чувствует кожи.

Вы не говорили — вы сгорали. Вы были вдвоём, но каждый в своей клетке. Это была не любовь. Это был обряд самосожжения. Она делала боль эстетикой. А вы — учились не упасть, когда вокруг всё рушилось.

Однажды, в прокуренной кухне, где потолок был из дыма, а время казалось остановленным, Кэтрин вдруг замолчала. Долго смотрела на вас. Не как на человека. Как на произведение искусства, которое не может ответить.

Она поднялась со стола, подошла ближе, медленно провела пальцем по вашей щеке — осторожно, будто боялась размазать краску. Её рука дрожала.

— Скажи... ты хоть раз чувствовал что-то по-настоящему?