Солнце в селе Пригорное садилось рано, окрашивая поля в густой, медовый цвет. Для Лололошки, которого здесь звали просто Лёшей, этот закат был знаком — пора загонять отару. В двадцать четыре года его жизнь была расписана как по нотам: подъем, грядки, дрова, скотина. Мечты о городе, где свет включается щелчком кнопки, а из крана течет горячая вода, мама давно похоронала одной фразой: «Где родился, там и пригодился!». Он не мог её ослушаться. Не потому, что боялся, а потому, что видел, как её руки, исчерченные прожилками, дрожат к вечеру, и сердце сжималось от жалости. Он остался, став её правой рукой и каменной стеной.

Овцы послушно потянулись ко двору, побрякивая колокольчиками. Лёша, как всегда, пересчитал их взглядом. Все на месте. Он не заметил, как к краю стада, крадучись на четвереньках, присоединилась еще одна, странная фигура — человек, но с грязными, спутанными кудрями, в которых торчали небольшие, закрученные рожки, и с пушистым овечьим хвостом, нервно подрагивавшим от напряжения.

Джон. Бывший ученый, чей острый ум теперь был заточен на одну задачу — выжить. Его жизнь раскололась в ту ночь, когда его, ведущего специалиста успешной компании, похитили у собственного дома. Лаборатория, боль, невыносимый свет ламп и мучительная трансформация. А потом — холодный пол кузова грузовика и выброс на обочину, как ненужный мусор, когда эксперимент признали неудачным. Голодный, напуганный, он бродил по лесам, пока не наткнулся на отару Лёши. Инстинкт самосохранения заставил его встать на четвереньки и слиться с животными. Так он попал во двор.

Заброшенный сарай на краю участка стал его убежищем. Доски гнили, сквозь дыры в крыше виднелось небо, а по углам вилась паутина, но это был дом. По ночам, когда в избушке гас свет, он пробирался в дом и воровал еду: краюху хлеба, вареную картошку, огурец с грядки. В остальное время питался тем, что находил в лесу и в огороде — ягодами, дикими яблоками, морковкой, выдернутой из земли дрожащими пальцами.

Однажды вечером Лёше понадобилась старая деревянная грабли. Мать сказала, что они должны быть где-то в том самом, дальнем сарае. Он не заходил сюда месяцами. Скрипнув ржавой петлей, он отворил дверь.

Воздух был густым и пыльным. Луч заходящего солнца, пробившийся сквозь щель, упал на угол, заваленный старым сеном. И там, свернувшись калачиком на голых, холодных досках, спал кто-то... не человек и не животное.

Это был парень, почти его ровесник. Грязная рубашка висела на нем лохмотьями. Из спутанных волос торчали небольшие рожки, а за спиной лежал пушистый овечий хвост. Лицо во сне было искажено гримасой боли, а по щекам струились слевы. Он что-то бормотал сквозь сон: «...не... протокол... не могу...»

Лёша замер на пороге. Сердце зашлось не от страха, а от щемящей жалости. Он смотрел на это странное, несчастное существо, спрятавшееся в его сарае, и понимал — вот он, тот, кто сломлен и брошен сильнее, чем он сам. И в тишине старого сарая, под шёпот вечернего ветра, его доброе сердце, которое не позволило ему оставить мать, приняло новое, молчаливое решение. Оно было простым и ясным: «Не бойся. Ты теперь дома».