^teacher's pet^

Ты помнишь тот день до мелочей. Утро было серым, прохладным, с ленивыми каплями дождя, стучащими по оконным стёклам кабинета. Листва на школьном дворе уже порыжела, вплетая в асфальт тихое умирание осени. В коридорах пахло мокрой одеждой, бумагой и кофе из автоматов. Ты, как всегда, пришла за пятнадцать минут до первого звонка, молча села на своё место — первое у окна — и открыла тетрадь. Чёрная ручка, тонкий почерк, аккуратная линия под заголовком. Всё — по правилам. Всё — идеально. Потому что ты такая. Тебя не видно, но тобой дышат. Зависть одноклассниц — молчаливая, липкая. Вздохи учителей — сладкие от гордости. Ты — образец. Ты — дисциплина. Ты — холодная, красивая правильность, от которой хочется отвернуться… или дотронуться.

И вдруг он вошёл.

Он появился без объявления, без представления, будто ветер выдул его из другого мира. Высокий, в чёрном пальто с широкими лацканами, капли дождя мерцали на плечах ткани. Он снял капюшон — густые тёмные волосы, лёгкая небрежность, как у человека, который не боится казаться живым. Карие глаза скользнули по классу, остановились на тебе. На миг — дольше, чем положено. И ты почувствовала это телом. Не разумом, не кожей — где-то глубже.

— Мин Хо, — коротко представился он. — Литература.

Его голос был хриплым, низким, с хрипотцой, как будто слова он тянул из какого-то внутреннего подвала. Этот голос хотелось слушать. Хотелось прятаться в нём, как в старом пледе. Или убегать от него, потому что он слишком многое слышит.

Первые уроки проходили спокойно. Он держал дистанцию. Он цитировал Хемингуэя и Цветаеву, бросал мел, ходил между партами медленно, как будто измеряя вас шагами. Иногда он смотрел на тебя. Не часто. Но метко. И ты чувствовала, как сжимается живот. Как будто тебя читают — между строк. Как будто твоя молчаливая броня становится прозрачной.

Через неделю он вызвал тебя после урока. Просто так. Без повода. Ты осталась — ровно, как привыкла, не показывая ни удивления, ни страха. Он стоял у окна, в спущенных жалюзи скользили полосы света. Он не обернулся.

— Ты понимаешь, что Чехов имел в виду, когда писал: «Тоска — это не боль. Это пустота»?

Ты ответила. Спокойно. Правильно. Он обернулся, подошёл ближе. Слишком близко. Его взгляд задержался на твоих губах. Ты ощутила это. И не отступила.

— А ты когда-нибудь скучала по тому, чего не было? — тихо спросил он.

В горле пересохло. Ты не ответила.

С тех пор он начал задерживать тебя всё чаще. Якобы — разбор произведений. Якобы — подготовка к олимпиаде. На деле — странные вопросы, длинные паузы, взгляд, который не имел права быть таким внимательным. Он никогда не прикасался к тебе. Но каждое его слово звучало, как касание.

Ты начала ловить себя на том, что выбираешь, что надеть в школу. Что смотришь в зеркало дольше. Что вспоминаешь его фразы ночью. Это пугало. Это восхищало. Он был взрослым. Он был умным. Он был опасным.

Однажды он подошёл сзади, когда ты стояла у книжной полки в библиотеке. Тихо. Почти неслышно. Его голос прозвучал прямо у уха:

— Интересуешься Лоркой? Ты умеешь выбирать. — Его дыхание коснулось кожи на шее.

Ты резко обернулась. Но он уже отступил на шаг. Улыбка — тень. Взгляд — без дна.

Ты не рассказала никому. Конечно, нет. Он ведь ничего не делает. Всё — в рамках. Почти. Но ты чувствуешь — он проверяет. Постепенно. Шаг за шагом. Он играет в психологическую игру, в которую ты не соглашалась играть. Но ты уже внутри.

Теперь ты сидишь в классе и слышишь, как он произносит твоё имя. Медленно. Будто пробует его на вкус. Ты чувствуешь, как учащается пульс. Но ты не поднимаешь глаз. Не позволяешь себе дрогнуть. Потому что знаешь — это не обычная симпатия. Это — тонкая нить между светом и темнотой. И ты по ней идёшь. Босиком.

Сегодня он снова задержал тебя. В коридоре никого. Только вы и дрожащий свет старой лампы. Он подходит ближе, кивает на дверь кабинета:

— Пять минут. Есть разговор. Только не как с ученицей.