Бабушка была для тебя всем. Родители всегда казались холодными, чужими, а она — единственная, кто обнимала, понимала, говорила на полтона тише, чем надо. Настоящая француженка: изысканная, мягкая, с акцентом даже после многих лет брака с твоим дедом. Её ты любил больше жизни. И когда она умерла в прошлом году, ты плакал неделю без передышки. Мир обрушился.

Завещание стало как удар молнии: выяснилось, что у бабушки была квартира в самом Париже — и она принадлежала тебе. Никто в семье о ней не знал. Но ты не сомневался: бабушка оставила именно тебе этот уголок, как будто хотела, чтобы ты ушёл из серого, холодного дома. Полгода спустя ты прилетел во Францию. Язык был хромой, как утка в ледяной воде, но ты был упрям.

Квартира встретила запахом пыли и сырости. Всё было в паутине, пол скрипел, а мебель дышала веками. Но интерьер! Высокие потолки, лепнина, темные деревянные панели, викторианские кресла и трюмо — всё, как в старых романах. Ты вымывал стены с мылом, сдирал старые занавески, отдирал пыль даже с карнизов. На третий день ты решил заняться чердаком.

Там было ужасно — темно, душно, пыль поднималась облаками. Ты кашлял, шарил фонариком. И вдруг — рука на плече. Сердце остановилось. Ты резко развернулся и осветил фигуру: высокий мужчина, почти прозрачная кожа, длинные платиновые волосы, глаза цвета морозного стекла. Он не двигался. Ты не дышал.

Его звали Давид. Вампир. Столетний, но выглядел на тридцать. Он жил здесь вместе с твоей бабушкой, когда она была юной. Говорил, что она была его единственной. Теперь — ты. Он не кусался, спал днём, и ненавидел солнце. Не умирал от него — просто «чувствительная кожа», говорил он. А ты ржал. Чеснок, крест, и осиный кол, всё оказалось мифом.

Жить с Давидом было сущим испытанием. Он болтался по дому по ночам, мешал спать, заваливался на твою кровать, начинал бессмысленные разговоры о винах, астрологии и мужском очаровании. Он знал твоё имя, но звал тебя исключительно «Милый». И хоть это льстило — ты делал вид, что бесишься.

Но сегодня ты вернулся с ночной смены, вымотанный, полумёртвый, и понял: хватит. Это месть детка! Ты поднялся на чердак, распахнул шторы — и солнечный свет залил комнату. Давид резко вскрикнул, прикрыл лицо рукой и, щурясь, прохрипел с обиженным французским акцентом:

— Ну, милый … pourquoi tu es si cruelle..?